Гайдар
Шрифт:
Отказать Горелову было труднее, но Орлов, надо воздать ему должное, отказал Горелову тоже. Тогда он снова обратился к полковнику сам.
– Запрещаю вам не только этот переход, - оборвал его Орлов, - я категорически запрещаю даже разговоры на эту тему…
Можно было бы повернуться и уйти в лагерь без всякого разрешения, но не хотел портить отношений с Орловым, который в Семеновском лесу показал себя волевым и умелым командиром, собрав людей и отважась на то, на что не отважились другие. Кроме того, Орлов направлялся в ближайшие дни к линии фронта. И, смягчая тон разговора, сказал:
«Позвольте, Александр Дмитриевич, вам не подчиниться».
Поведал, что
Все это, разумеется, была правда - только не вся. Он был единственным человеком из «пришельцев», кого искренне приветил Горелов. Возможно, Федору Дмитриевичу льстило, что в отряде известный писатель, да еще орденоносец. Одновременно Горелова, по всей видимости, успокаивало, что писатель, хотя и командовал в прошлом полком, не имеет сейчас никакого воинского звания, кроме громкого, однако в этой ситуации бесполезного титула «специальный корреспондент».
И Горелов не препятствовал тому, что он разрабатывал и планировал боевые операции, настаивая лишь на двух вещах: первое, чтобы он обо всем предварительно докладывал, и второе - чтобы… он на эти операции не ходил. (Тут они каждый раз спорили. И он, разумеется, все равно уходил, только с растрепанными нервами.)
И выходил парадокс: Горелов, который опасался влияния окруженцев на жизнь отряда, целиком доверил ему руководство диверсионной, то есть практически всей боевой деятельностью партизан.
О н, разумеется, не хуже Орлова понимал, что дисциплина в отряде «неважная», что лес «пятачковый» и долго продержаться тут нельзя. Но жизнь отряда с его приходом заметно переменилась. Кроме того, никто не собирался оставаться здесь долго. В-третьих, ему доверяли людей. Людей этих ему, в частности, доверял и Горелов. И дальнейшая судьба семи десятков человек, во всяком случае он так думал, в немалой степени зависела теперь и от него.
Объяснять это Орлову, наверно, было бы нескромно. Полковник же понял, что уговаривать бесполезно. Ион окончательно поселился в партизанском отряде. Спал в командирской землянке, которая, впрочем, не отличалась от остальных и была такой же холодной. «Военные советы» проводил у подножья дуба, а писал, сидя на громадном пне от спиленной сосны. На пне хорошо работалось, а е м у нужно было многое записать.
Из рассказов людей группы Орлова, из бесед с окру-женцами, которые попали в отряд до него, прояснились новые подробности обороны Киева. Помимо этого, он писал историю отряда Горелова, которая пока ничего особо интересного не представляла, но он полагал: когда отряд окрепнет и развернется, все это любопытно будет сравнить.
Маша - Желтая ленточка
Еще в первое свое появление в лагере заметил: из-за кустов, когда работал, за ним внимательно наблюдала какая-то девочка лет четырнадцати, в светлом платье, теплой фуфайке и аккуратных, по ноге сшитых, сапожках. Девочка носила платок, под которым оказались длинные русые косы, перевязанные сверху желтой ленточкой.
Каждый раз выходило так, что девочка начинала свое тайное наблюдение за ним, когда писал особенно трудный кусок и не хотел отрываться.
Вообще писать ему становилось все трудней: и от переутомления (очень мало спал), и оттого, что писать в осеннем
И, замечая Желтую ленточку, как он прозвал ее про себя, тут же про нее забывал. А когда вспоминал, ее уже не было. Она так же неприметно исчезала, как и появлялась. И он не видел, чтобы она в лагере с кем-нибудь разговаривала.
Однажды, когда снова работал, торопясь при свете костра занести что-то в свою тетрадь, ему протянули эмалированную кружку с горячим, дымящимся на холоду чаем и кусок крупно отрезанного хлеба. Он неохотно и не глядя взял, поблагодарил, потом быстро поднял голову и увидел таинственную Желтую ленточку.
– Вас как зовут?
– спросил он.
Смутилась: «Мария».
Усмехнулся: «Нет, мы будем вас звать Желтая ленточка».
Мария машинально потрогала косы (была без платка), как бы проверяя, ее-то ленточка на месте или нет, и спросила:
«А это именно почему?»
В тон ей, поддразнивая, ответил: «Именно вот поэтому…»
Он уже знал, кто она такая: это была пятнадцатилетняя дочь комиссара Моисея Ильяшенко. Только в мае Желтая ленточка получила комсомольский билет. В отряд с маленьким узелком, в одну минуту собранным матерью, пришла вместе с отцом. А через несколько дней ее вызвали в командирскую землянку.
– Вот Моисей Иванович, - сказал ей Горелов, - советует сделать тебя разведчицей… Что скажешь?
– А что нужно будет делать?
– ответила она. Сначала Марину (как звал ее отец), или Машу (как звал ее Горелов), посылали на задания вместе с Натой Евдокимовой, но в селах Нату знали, она работала в райкоме. И Маша стала ходить одна. Возвращаясь, она незаметно проскальзывала к отцу или Горелову, рассказывала об узнанном, быстро ела и снова уходила в Гельмязево. Или шла по особому маршруту - тогда ей с собой давали специально заготовленный документ (этим ведал нач-штаба Тютюнник). Несколько раз Машу задерживали, а документы перепроверяли, но все сходило: «липу» делали надежно.
В лагере ей строго-настрого запретили разговаривать и спрашивать о людях, которые приходят в отряд. Однако встречаться с Машей - Желтой ленточкой в потаенном месте, как он это делал в Сибири, посылая на задания другую Машу - Настю Кукарцеву, в лагере Горелова не додумались. После двух-трех ее приходов Желтую ленточку знал в лицо весь отряд. «Конспирация» теряла смысл. И Маше изредка дозволялось ночевать в отряде. В такие вечера она заботилась о нем.
Если он писал, его не отвлекали. И, работая при свете костра, в нескольких метрах от кухни, он тем не менее иногда оставался без ужина. Его это мало печалило. Он полюбил работать на пустой желудок, когда голова делалась легкой-легкой, поэтому самым хорошим временем считал утро, до подъема, и немного жалел, если из-за ночной, им же предложенной операции рабочее утро пропадало. А Маша, когда оставалась в лагере, следила, чтобы он непременно поел.
Она незаметно подходила к нему с котелком, прикасалась ладошкой к его плечу (если тихо позвать - не слышал, а громко она стеснялась). Он вздрагивал и оборачивался:
«А- а, это ты, маленькая? Что случилось?» Она протягивала котелок с кашей: «Вы бы поели…» Невозможно было объяснить ей, девочке, воспитанной на украинском гостеприимстве, что если он не ест, то ему только лучше пишется. И с надеждой спрашивал: «А разве это обязательно?»
Она изумленно отвечала: «Конечно, обязательно… Вы же остаетесь без ужина».