Гайдар

Камов Борис Николаевич

Родной город встретил его тишиной. В Москве звенели трамваи, стучали отборные молотки, гудели автомобили. А здесь было тихо-тихо. Только взвизгнули, проносясь мимо, когда вышел на привокзальную площадь, пошевни.

Чтоб никого не обременять, снял комнату в Доме колхозника и отправился к Похвалинским. Они жили в том же доме двенадцать по улице Карла Маркса, где жил, возвратись с войны, отец. После его смерти мачеха, Лидия Павловна, попросила дать ей квартиру поменьше. И поселилась с двумя детьми, Маюшкой и Петей, в переулке возле бывшего реального.

По

обыкновению телеграмм он не давал. В Арзамасе его не ждали. И соседка по квартире сказала, что Нина и Митя на работе. Дома только сыновья.

…Нина Бабайкина была подруга его детских игр; жили в одном дворе на Новоплотинной. Нинин отец, дядя Коля, был водовозом. И на маленькой, с раздувшимся брюхом лошаденке, которую дядя Коля позволял иногда отвести к прудам на водопой, он учился ездить верхом.

А с Митей Похвалинским познакомился в Моршанске. Познакомил их Коля Кондратьев. Коля и Митя - оба служили у него в 58-м полку. Полк-то ведь был Нижегородским.

…Он вошел в комнату. Двое сыновей Мити и Нины ожесточенно дрались, как он выяснил, из-за конфеты. Предложив им на время отложить драку и покараулить его сумку, спустился в магазин, принес два больших кулька и отправился побродить по городу.

После ужина Нина с Митей ни в какой Дом колхозника его, конечно, не отпустили. И с первого дня его как-то по-хорошему завертело.

«Я уже встретил здесь многих знакомых детства, - радостно сообщал он Трофимовой.
– Никуда в официальные учреждения не хожу и не хочу - несмотря на приглашения…»

Он приехал не как официальное лицо. Даже не как писатель. О н приехал, чтоб вернуться - пусть ненадолго - в свое детство.

«…Я был у некоторых папиных знакомых, а больше у знакомых и друзей мамы», - сообщал он в другом письме. В каждом доме делал маленькие подарки, а «одной старушке», Марии Васильевне, подарил что-то «вроде здешнего джемпера и всякое то да се. Все они были страшно поражены и рады. Это, Нюра, не то что подарить кому-нибудь в Москве. Например, Мария Васильевна долго и горько плакала - а мать моя была когда-то с ней подруга» .

Нелегко было представить, что мама, которую помнил всегда молодой, даже по их последней встрече в Алупке, могла сейчас быть такой же…

«…Ростовские денежки, - продолжал он, - я уже почти истратил. А к Лидии Павловне еще не ходил, потому что тут нужно (и совестно было бы) не подарить ей джемпер, а просто деликатно предложить руб[лей] 200. Это в Арзамасе мой последний долг, и мы выполним его, когда получим деньги из «Красной нови» .

Но кроме этого, нравственного долга, его мучал еще один. «Зайди к Рувиму, - просил он, - поклонись ему в ноги и скажи ему, что я свинья, как только-только я получу деньги из «Красной нови», я ему сейчас же остаток долга пришлю. Он добрый, хороший, и он простит. Очень прошу тебя зайди сама и скажи так честно, чтобы не путать человеку голову» .

…Мачеха Лидия Павловна прожила с его отцом очень недолго. Отец рано умер. И те несколько лет, что он сначала уговаривал выйти за него (Лидия Павловна

была значительно моложе), и те, что прошли у них вместе, были для нее лучшими. И она дорожила всем, что было связано с отцом. Всякий раз, встречаясь с ним, она изумленно произносила:

«Боже мой, Аркадий, как ты похож на папу!»

С двумя детьми жилось ей нелегко. И, бывая в Арзамасе, он всегда находил предлог оставить ей немного денег, то ссылаясь, что хотел купить ребятам костюмчики и сандалии, да не знал размеров, то еще на что-нибудь.

Когда же вместо ожидаемого перевода из «Красной нови» пришли деньги и запечатанные пачки с авторскими экземплярами «Военной тайны», тут же отправился к Лидии Павловне, но попал неудачно. Лидия Павловна стирала. Была ему рада, но жалко было оставлять с трудом нагретую воду.

Он отдал ребятам гостинцы (маленький круглолицый Петюшка был удивительно похож на него), вынул из сумки «Военную тайну» с красным всадником на обложке, а когда Лидия Павловна отвернулась, сунул под подушку несколько бумажек, обещав, что зайдет в ближайшие дни.

И в один из вечеров приехал на извозчике.

–  Что же ты - до Похвалинских и на лошади?
– удивилась Лидия Павловна.

–  Ничего, мы и на извозчике хорошо доедем, - успокоил он.

Он любил кататься на лошадях и договорился с извозчиком Юрловым, что Юрлов будет подавать свой экипаж в любое время дня и ночи.

–  Лидия Павловна, - робко попросил он, когда отъехали от дома, - расскажите что-нибудь о пане.

Рассказала: как болел и все не могли понять, что с ним. И очень ждал писем от него. А их не было. И отец, особенно последнее время, из-за этого расстраивался.

–  Он очень любил тебя, - продолжала Лидия Павловна.
– Помню, вернулся как-то из командировки в Нижний. «Представляешь, - говорит, - иду Покровкой, смотрю - книжка: Аркадий Голиков «В дни поражений и побед». Папе было очень приятно, он с гордостью об этом рассказывал: «Смотрю - книжка: Аркадий Голиков…» Последнее время папа все хотел сам тебе написать, да не знал куда… И никто не знал. Где ж ты был в то время?^[12]…

–  У меня случились разные невеселые обстоятельства в Перми… Редактор браковал подряд все фельетоны - выживал из газеты. А город маленький. Куда уйдешь? Хорошо, пригласили в Свердловск… Потом переехал в Москву.

Думал: вот обоснуюсь на новом месте - тогда сяду, напишу. А так что же писать? Одно расстройство. Я ведь знаю, папа очень переживал, пока я был после армии без работы.

В Москве встретил Шурку Плеско. Зашли в столовую. Вдруг Шурка говорит:

«Аркадий, выпьем за упокой души прекрасного человека… твоего отца».

«Ты что - с ума сошел?! Отец у меня такой здоровый - переживет нас с тобой».

Шурка вынимает из кармана газету - а там извещение.

…У Похвалинских прожил недолго. Неловко было стеснять. Кроме того, ждал Нюру Трофимову с девочками. И потому снял две небольшие комнаты в доме у стариков Кондратьевых, родителей Николая.