Гайдар
Шрифт:
Собственная беда его должна была помочь другим. И «Хорошая жизнь» должна была поведать о том, как люди могли потерять друг друга, но не потеряли, потому что крепко любили и крепко верили. «Хорошая жизнь» должна была стать вещью о надежности: надежности человека и человеческих отношений, вещью о доверии; человек, верный долгу на войне, верен долгу и во всем ином…
Когда план рассказа уже совершенно прояснился и ему требовалось одно: чтоб его только не тревожили в каморке, - получил известие, что в первых числах июня, то есть буквально через день-два, в детской секции
Он собрался в полчаса и уехал защищать книгу. Обсуждение было жарким. К спорам о книге примешивались и личные отношения. Кое-кто пытался, пользуясь удобным случаем и кивая на мнимые и подлинные недостатки повести Гайдара, заодно свести счеты с Детиздатом.
Что касается «Военной тайны», то его обвиняли в подражательности, сентиментальности, незавершенности и отсутствии «лобовой» ясности.
Все же немало народу за книгу заступилось. Обсуждение в целом прошло благополучно, о чем он дал телеграмму в Заречное и, обвешанный покупками, приехал сам.
Но радовался он раньше срока. Дискуссия выплеснулась в печать и в особенности на страницы журнала «Детская литература». Здесь полемика затянулась ровно на полгода. То, что о нем писали, было типично «дамской критикой»: все с большим чувством, все категорично - и все абсолютно бездоказательно.
О нем писали: один «из самых крупных современных детских писателей», а всерьез принимали только «Школу».
Успех его книг объясняли так: все его повести и рассказы, начиная с «РВС», - «надклассовый детектив». О нем говорили: «После ряда шатаний Гайдар нашел свой путь в советской детской литературе».
Но о н никогда не «шатался». Он искал и пробовал. Кроме того, популярное словечко «шатание» намекало на некие идейные зигзаги. А их у него тем более не было. Он печатал вещи более удачные и менее удачные, но все они были написаны с одной позиции - позиции человека, в неполных четырнадцать лет ушедшего бороться, как он говорил в «Школе», «за светлое царство социализма».
Это не значило, что в повести «Военная тайна» нет недостатков. Но когда его «Военную тайну» сравнивали с книгами Чарской и Бичер-Стоу, он мог только развести руками, «Хижину дяди Тома» в самом деле когда-то читал, потом ее навсегда заслонили «Том Сойер» и «Приключения Гека Финна». Но из романов Чарской точно не мог дочитать ни одного.
Лидия Чарская была кумиршей институток и гимназисток - любительниц поплакать. Он плакать не любил. И еще в четвертом классе всем «Княжнам Джавахам» предпочитал, помимо Гоголя, Жюля Верна и Марка Твена, «Обрыв» Гончарова, «Анну Каренину», «Короля Лира», статьи Писарева, книги Дарвина, а также «Историю цивилизации Англии» Бокля.
В одной статье говорилось: в «Военной тайне» совершенно не удались образы взрослых. В другой, если в книге что и хорошо, то это, конечно, образ Сергея. Зато многих дружно поражало, что Алька в повести назван «хорошим человеком». Знатоки детских душ, видимо, считали, что ребенок человеком быть не может.
Общий же итог был такой: «Военная
Допустим, все это так: к чему же было полгода ее обсуждать, полгода трепать ему нервы? Ведь люди-то все не чужие… Все знакомые.
От всех переживаний, связанных с полугодовым спором, снова попал в больницу [13].
Урок Маршака
Лечили хорошо. Выписался в ноябре. Истосковался по работе. И сразу переехал в Малеевку. С наступлением холодов в Доме писателей всегда оставалось мало народу. И он надеялся быстро закончить «Хорошую жизнь», с которой его торопили.
Уже было объявлено, что с января 1936 года тонкий двухнедельный «Пионер» станет «толстым» ежемесячником. И Боб Ивантер, который на него больше не сердился, хотел получить рассказ для январского программного «толстого» номера.
Он тоже хотел поспеть к январскому номеру, во-первых, чтобы окончательно помириться с Ивантером, а во-вторых, нужны были деньги.
План работы у него сначала был такой: начисто перепишет в конторскую книгу то, что уже сделано. А затем пойдет дальше. Думал: будет беловик, но не выходило ни одной неправленой строки. Вместо беловика получился еще один черновик.
Зато сразу обнаружились просчеты композиции. Например, «что за человек наша мама?». Светлана спрашивала в самом начале путешествия, когда читатель к этому еще не мог быть готов. И чтобы проверить себя, набросал на последней странице конторской книги, в какой последовательности расположатся эпизоды:
«Первая песня Светланы
Полусказка
«Что за человек наша мама?»
Мы идем навстречу Фриде
Мы встречаем собаку Полкана-Великана
История пастуха и Полкана.
Вторая песня Светланы. Мы ей простили. Болото… Черт» .
И тут же, чтоб не забыть, пометил, каким будет финал: «Возвращение… Вертушка» .
В этом перечне имелось уже все, только вразброс. И когда это увидел, то составил другой, как думал, окончательный план.
«1. Поле движется.
2. Плохо дело фашистам.
3. Полкан-Великан, пастух.
4. Первая песня Светланы к цветам.
5. Болото - черт.
6. «Что за человек наша мама?»
7. Дальше небо печальное («Что ж, - говорю я, - может быть, мы простим ее?»).
8. Домой и вторая песня Светланы.
9. Встреча» .
Редко ему бывало все так ясно, как теперь. Ион работал быстро: две-три страницы большого формата в день, каждый вечер с удовольствием отмечая, что чистых страниц в конторской книге остается все меньше, а конец работы - все ближе.
В Малеевке отдыхали жена и дочь Ивантера (у маленькой Лены обнаружили что-то с легкими. Врачи срочно послали ее «на воздух» - и каникулы для Лены с мамой начались задолго до Нового года).
И он читал им «Хорошую жизнь». Проверял. Понравилось обеим. Тогда уже стал читать другим: любил читать, если вещь выходила. Это всегда поддерживало рабочее настроение и… помогало править.