Гайдебуровский старик
Шрифт:
– Вы так говорите, словно знаете. Словно что-то… у вас… Или кто-то…
– Нет, Дина, я не знаю. Я всегда жил один. И никого не было на свете, кого бы я мог ждать. И никто на свете не ждал бы меня, даже если бы я пропал навсегда.
– Так быть не должно.
– Не должно, наверно, но бывает.
Впрочем, я не лгал. Я действительно был одинок. И никто у меня не исчезал. Просто я мог себе это представить. Наверно потому, что когда-то по профессии был философом. Или, во всяком случае, мог бы им быть.
– И все же, она не наряженная. Так быть не должно тоже. – Дина вновь кивнула на елку.
– Не должно, но тоже бывает, – я улыбнулся. Я так хотел, чтобы она поняла мою открытую искреннюю
Мне кажется, она поняла. И улыбнулась в ответ.
– Вот вы, Дина, и нарядите. Мне всегда казалось, что елки должны наряжать или дети, или молоденькие девушки. Это как-то правильнее. Но только не одинокие старики. Это противоестественно. Что делать одинокому старику под елкой, если он только не Дед мороз?
Дина засмеялась. Мне нравилось, как она смеется. На щечках глубокие ямочки. И в глазах чертики.
– Вот я вас и развеселил. Значит договорились?
– Мне бы очень вам хотелось помочь, Аристарх Модестович. И елочку жалко. Но у меня работа. И я не могу ее потерять. Меня сейчас заменяют, поскольку я была этим…ну свидетелем. Не очень надежным свидетелем. А теперь нужно идти. Я даже и четверть плана не выполнила. Хотя это такая глупость. Ну, вот скажите, кто, кто будет покупать цветы в Новогоднюю ночь?
– Это я вам уж точно не скажу, – я развел руками. – Разве только какой-нибудь сумасшедший. Но это тоже не надежный покупатель, как и свидетели.
Дина улыбнулась и распахнула двери. И у меня невольно вырвалось:
– Дина!
Только бы она не ушла, только бы не ушла. И я решительно направился к ящику с новогодними игрушками. Я знал, что эти игрушки не имеют цены. Эти самые хрупкие символы времени. Это не просто украшения. Это целая жизнь, длящаяся на протяжении нескольких веков. Когда и снег был белее, и мороз сильнее, и дети веселее, и страна умнее. Но для меня это не имело уже значения. Ни цена безделушек, ни прошлые века. Для меня все было только здесь и сейчас. Я поставил ящик с игрушками на пол. И велел, по-моему, слишком сурово велел, чтобы Дина нарядила елку. Елочка-то совсем маленькая, недоросток, подросток, коротышка. Нарядить-то ее ничего не стоит. Всего каких-то жалких полчаса! И неужели Дина пожалеет эти жалкие полчаса для совершенно одинокого старика. Нелюдима. В общем, довольно несчастного старика, который даже не похож на Деда мороза. И которому, возможно, не так уж и много осталось на этом свете. И вдруг, вдруг, конечно, не дай Бог, этот Новый год для него последний. Так неужели такая хорошая честная девушка… Дина прервала мой бессвязный монолог. Последняя фраза о возможно последнем празднике в моей жизни, по-моему, ее окончательно добила. Мне даже показалось, что у нее в глазах застыли слезы.
– Прошу вас, не надо. Вы так похожи на моего любимого дедушку.
А дедушка окончательно добил меня. Но я решил пока его оставить в покое. И вновь показал Дине, как и чем наряжать елку. А сам объяснил, что нужно в эти полчаса сбегать в магазин. Поскольку кроме меня самого никто о празднике не позаботится.
– Но ведь вы никогда не выходите на улицу? – заметила Дина.
– Никогда – это громкое слово. Такого понятия – никогда вообще не существует, запомни это, девочка. Все относительно. Если мы говорим «никогда», значит, подразумеваем «иногда, но бывает», – и я почему-то легонько щелкнул ее по носу. Она вновь засмеялась.
– Но, может быть, все-таки я бы потом, после работы вам могла бы…
– А вот в шефстве я пока не нуждаюсь. Хоть и глубокий старик. Но тебя я буду иметь в виду.
Я набросил на плечи дутую пеструю куртку антиквара и выскочил на улицу.
И зажмурился. Мои глаза прослезились, словно на улице было много солнца и много света. Но уже вечерело. Я, скорее зажмурился от того, что
А еще я по– настоящему ослеп и прослезился от падающего снега. Боже, как это красиво! И почему я этого не замечал раньше! Ведь столько зим я пережил и столько раз торопился встречать Новый год. И лишь теперь, после затворничества (которое было не таким уж и долгим) я вдруг по-настоящему оценил красоту зимы. И все-таки через стекло они совсем другие. И зима, и улица, и люди. Нет, не лучше. Наверно, и не хуже. Просто другие. Они были настоящими, а не кукольными персонажами, которые играли в спектакле, за которым я наблюдал каждый день. И я вновь физически, до боли в висках ощутил, что это мыслю не я. Это мыслит за меня убитый антиквар. Мне стало жутко. Я поежился. И повернул к цветочному лотку. Который действительно настолько нелепо выглядел на фоне сверкающих елок, снежинок, сугробов, шуб и меховых шапок, что я невольно улыбнулся. Страх прошел. Мне стало легче. Все же нелепости часто нам помогают. В трудные минуты. Может, стоило бы прописывать нелепости как рецепт от тоски и состояний угнетенности и страха. Жаль, что и эта идея не по моему профилю.
Среди белого падающего снега возвышались цветы. Розы, тюльпаны, гвоздики и даже подснежники! Алые, синие, желтые! Какие хочешь! Это они уже выглядели ненастоящими, кукольными персонажами, играющими в лето зимой.
А у цветочного лотка, притопывая ножками в сапожках гармошкой. И прихлопывая варежками из верблюжьей шерсти, танцевала Косулька. Так вот кто заменил Дину. Никогда бы не подумал. Что ж, это ей делало честь. И я даже хотел поцеловать ей ручку, но она была в варежках. Поэтому я обошелся галантным поклоном.
– Это делает вам честь, милая дама!
Косулька захлопала заснеженными ресничками. И еще сильнее затопала ножками. Отчего «гармошки» еще больше сморщились, и мне показалось, издали даже мелодичный звук.
– Да уж, какая честь, уважаемый, когда такая холодрыга на улице! Я сама скоро сосулькой стану.
– Ну что вы, какая же вы сосулька! – мне так хотелось добавить – вы же Косулька. – А на свежем воздухе вы даже похорошели. И румянец на щеках. А то все в душном кафе, среди пара и угара. Вас родной муж не узнает, настолько вы помолодели, – не переставал изгаляться я. И подумал – зачем? Не знаю почему, но при виде Косульки меня несло. Все время хотелось наговорить комплиментов. То ли я ее опасался. То ли видел, что она опасается меня.
– Ну, мой родной муж, уважаемый Аристарх Модестович, узнает меня при любой погоде и при любом свете. Точнее, без света тоже узнает. А на добром слове спасибо. Сразу видно издалека интеллигентного человека. Не то, что эти, – она кивнула на кафе, из которого выходили попеременно шатающиеся завсегдатаи. – Они и книжки ни одной не прочитали, и картины ни одной не видели. А я вот, по вашему умному совету, стала тут баловаться искусствами всякими. Коли вас заинтересует…
При слове «искусство» я весь содрогнулся. Но, как и подобает интеллигентному человеку, виду не подал.