Газета День Литературы # 91 (2004 3)
Шрифт:
Лицо недовольным изгибом дуется,
Запахом пропитанной осенью улицы.
Запахом березы ветви срез живой,
Запахом с мороза масла свежего.
Словно темной ночью в троллейбус влезть,
Словно вдруг почуять, что согрелся весь.
Как увидеть, что вода на солнце синяя,
Как найти огромный гриб подосиновый,
Как на рассвете вдруг понять, что выспался,
Как в ладонь твою цветастый бисер высыпать.
На берегах Замбези ночь, зима.
Дырявым фарфором онемели дома.
Метро закрыто. Я бы конечно дошел,
Но мое "дошел" еще не значит хорошо.
Хорошо, хоть холодно, а не свежо.
Кто-то мусорный ящик поджег,
Я грею руки на шершавых боках.
Мое бремя выносимо, моя ноша легка,
Ведь я ожидаю Дагор Дагоррат.
Вокруг, как останки ископаемых рыб,
Скелеты елок в чешуе мишуры.
Внизу развязались, замерзли шнурки,
Вверху утомившийся город cпит.
Я прокурен, проколот, побит и помят,
Я лелею свои сгнившие костыли,
Но сейчас я единственный выживший солдат,
Стоящий одиноким пупом земли,
И я ожидаю Дагор Дагоррат.
На замерзшей стене написано fuck,
Скрючившись, как рак, я выдуваю табак.
В разбитое окно наблюдает луна.
Во всем мире не спим только я да она.
Мне плевать на двадцать градусов и снежную пыль.
Я бомба и я готовлю фитиль.
У помойки, ссутулился, чтобы не дуло,
Прикурить от тлеющей ножки стула.
Дым выдувая и с криком "Ура!",
Я начинаю Дагор Дагоррат,
Я приближаюсь к Дагор Дагоррат,
Я прикасаюсь к Дагор Дагоррат,
Я погружаюсь в Дагор Дагоррат,
Я растворяюсь в Дагор Дагоррат.
И вот я вижу его в багровом рассвете,
В каждом стылом подъезде, в каждой старой газете,
Я читаю его в ваших следах на снегу
И в рельефе своих обмороженных губ.
Город спит, хоть новый год начался
Не месяц назад, а только сейчас.
Я сочиняю песню, у меня время есть.
мне идти еще километров шесть.
Владимир Бондаренко ЛИРИЧЕСКИЙ ЖЕСТ ВЛАДИМИРА СОКОЛОВА
ОН СРАЗУ ЖЕ, ЕЩЁ В ЮНОСТИ УГАДАЛ ПРО СЕБЯ ВСЁ: и то, что он станет писателем, и не просто писателем, а поэтом, и не просто поэтом, а лирическим поэтом. Позже он вспоминал: "недавно я перечитал свои тетради с первыми стихами и поразился тому, что там уже было почти всё, о чём я буду писать в дальнейшем. И московские улицы, и переулки, и первые и последние дни войны, и эвакуация, и острое чувство родины, и Ленинград осенью 1944-го,
Странным, может быть, образом, но я с детства был уверен в том, что я писатель, а с отрочества, что я поэт…"
Его лирические стихи 1948 года могли быть написаны и в 1968-м, и в 1988-м. Он сразу указал своё главное направление в поэзии и не сворачивал с него, несмотря на довольно чувствительные нападки:
Как я хочу, чтоб строчки эти
Забыли, что они слова,
А стали: небо, крыши, ветер,
Сырых бульваров дерева!
Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна.
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.
Здесь определён и его знаменитый волевой лирический жест, отличающий его лирику от лирики поэтических друзей: "как я хочу, чтоб строчки эти…" Он уравнивает поэзию с природой, со всеми красками жизни, он ценит оттенки, разные впечатления от увиденного. Он — лирик в чистом виде. Он же — импрессионист в своих стихах, передает мельчайшие оттенки увиденного. Может бесконечно живописать словом московские дворики, и каждый раз это будет иной дворик, под иным углом зрения, при ином освещении. Он по-настоящему наслаждается красками своей родины. Безраздельно предан родине и любит её, ...но с маленькой буквы, без патетики и пафоса, без всякой излишней гражданственности чувств, за что ему вечно трепали нервы директивные критики любых времен. По сути, критики 60-х—70-х годов правы, подчёркивая его любовь к сиреневым туманам и фетовскому покою, к некоей романсовости и элегичности... Жаль только, что далее эти воинственные критики, типа Аллы Марченко, перечёркивают саму возможность подобной поэзии, противопоставляя ей гражданственность и наступательность. И тем самым превращают свои рецензии в доносы властям: "К этой особенности эстетической позиции В.Соколова мне представляется необходимым присмотреться внимательнее, поскольку она, на мой взгляд, имеет прямое отношение к литературно-общественной позиции поэта — призванного мэтра направления в нашей поэзии, которое с лёгкой руки Лавлинского стали называть "тихой лирикой"…"
А у Владимира Соколова, как ни у кого другого, гражданственность была неотделима от тончайших лирических чувств, запрятана в переживаниях и ощущениях, в слиянности с природой и миром.
Что-нибудь о России,
Стройках и молотьбе?
Всё у меня о России,
Даже, когда о себе…
Повезло ему и в том, что всё-таки он никогда не был на острие шумных литературных скандалов. Потому ему и удалось определиться в своей среднерусской тишине, потому его и не сломали, подобно многим другим, тем же его друзьям-шестидесятникам. Потому он и писал в своей тиши стихи о снежной королевне, взбудоражившие всё студенчество:
Хоть глазами памяти
Вновь тебя увижу.
<