Газета Завтра 397 (28 2001)

Завтра Газета

Но развитие наступления остановили — опять начались переговоры. Так было после блокирования Грозного, при развивающемся успешно наступлением на Шали, после форсирования Аргуна… В считанные недели можно было дожать бандитов, не дать им возможности опомниться. Вот и на этот раз, в самый разгар шатойской операции, произошел неприятный сбой.

Наши перехватили разговор Масхадова с одним из полевых командиров. Тот сообщал, что русские наседают, его отряды больше не могут их сдерживать. "Выручайте, помогайте!" Масхадов

ответил ему буквально следующее: "Продержись до 9 утра. Все будет нормально. Мы договорились: объявят мораторий". Ни я, ни Куликов не знали, что будет мораторий, а Масхадов уже знал.

Вечером на меня вышел начальник Генштаба генерал Колесников и сообщил, что в адрес командующего ОГВ Куликова послана телеграмма, предписывающая прекратить применение авиации. Я связался с Куликовым: "Анатолий Сергеевич, как же так?" Он тоже опешил: "Как прекратить? Люди же ведут бои в горах!"

Одновременно с Куликовым выходим на Колесникова. Он отвечает: "Что я могу сделать? Приказ верховного главнокомандующего у меня на столе. Вам его уже послали".

После полуночи получаем этот приказ. Где-то в 2 часа ночи снова выходим на Москву, пытаемся объяснить ситуацию. Бесполезно.

Эти, словно врагом спланированные остановки, эти украденные у армии победы — самая острая после людских потерь боль. Как воевать, если достигнутый кровью успех напрочь смазывается начинающимися вдруг совершенно ненужными "переговорами"? Кто наш главный противник: бандюки в горах, или предатели в сановной Москве? Когда Булгаков узнал о моратории, у него плечи опустились и желваки пошли ходуном: "Мне просто плакать хочется, Геннадий Николаевич", — выдавил из себя.

На следующий день после взятия Шатоя состоялась очередная встреча Масхадова с представительной делегацией федерального центра (Керимов, Зорин, Месарош и Паин).

АНАТОЛИЙ КУЛИКОВ. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

Глубокой ночью, после получения приказа из Москвы о прекращении огня, командующий Объединенной группировкой войск Куликов связался с начальником Генштаба генералом Колесниковым. Пытался уговорить, чтобы отменили предательский приказ. "Это не в моей компетенции, — уперся Колесников. — Обращайся выше". Тогда Куликов стал звонить Черномырдину.

Премьера в Москве не было. И Анатолий Сергеевич "поднял всех на уши", чтобы разыскали главу правительства. Оказалось, Виктор Степанович отдыхает где-то на Черноморском побережье. Нимало не смущаясь тем обстоятельством, что Черномырдин, во-первых, в отпуске, а во-вторых, время на часах — около трех ночи, Куликов заставил обслугу премьера разбудить своего шефа и позвать к телефону.

Сонный, измотанный за последние дни Виктор Степанович взял трубку. Он был, конечно, раздражен. Мало того, что ему не дают отдохнуть, да еще и проблему задали, выходящую за рамки компетенции премьера. Черномырдин не успел, фигурально

выражаясь, глаза продрать, еще сознание не включилось на всю катушку, а в ухо уже дятлом долбил Куликов:

— …Нельзя прекращать огонь, Виктор Степанович! Трошев высадил десант, люди находятся на горах. Если мы прекратим поддерживать их авиацией и артиллерией, то обречем ребят на гибель!..

Виктор Степанович слушал-слушал и наконец сорвался:

— Это решение верховного! Ваше дело — выполнять приказ, а не обсуждать его! В 9.00 прекращайте огонь артиллерии, авиацию — на прикол! Максимум, что я вам разрешаю: отвечать автоматным (только автоматным!) огнем на огонь противника. Все! Разговор закончен!..

Куликов бросил трубку, чертыхнулся, но не сдался под напором окриков Черномырдина, решил дозвониться до Ельцина. Однако его убедили, что это дело — бесперспективное. Казалось, все — "труба" нашему десанту, "труба" идее, ради которой сложили головы солдаты и офицеры из отряда майора Звягина, "труба" замыслу окончательно разгромить бандитов в районе Шатоя… Другой генерал на месте Куликова давно спасовал бы перед беспощадными обстоятельствами. Но Анатолий Сергеевич связался со мной и сказал:

— Значит так, Геннадий Николаевич. Я — командующий Объединенной группировкой войск, и я беру всю ответственность на себя. Бей их, гадов, всеми средствами! Нужна авиация — поднимай в воздух, нужна артиллерия — круши бандюков снарядами. Не бойся. Я за все отвечу. Черт с ней, с Москвой. Москва далеко, а нам тут, на месте, виднее…

У меня сердце подскочило в груди. Я готов был расцеловать Куликова. Но одновременно и страшно стало за него. Как бы не сняли — подумалось.

Утром наш десант посыпался с гор на головы боевиков, как снежная лавина. В 9.00 полным ходом работали артиллеристы, в небе стрекотали вертолеты. В бандитском стане началась паника. Враг дрогнул и побежал.

Но одновременно радиоэфир накалился от воплей чеченских лидеров. Они жаловались своим союзникам в Москве на своенравие генералов из ОГВ. Неуправляемый Куликов, дескать, проигнорировал приказ верховного. "Эдак он скоро и Кремль будет бомбить. Дождались Бонапарта?!", — звучали по космической связи провокационные угрозы…

Ближе к полудню на меня вышел Анатолий Сергеевич:

— Все, Геннадий, стой! Больше держаться не могу. Давят, сил нет. Останавливай всех и закрепляйся.

— Понял вас, — отвечаю. — Даю команду "Стоп".

— Успел что-нибудь? — спросил Куликов.

— Успел, — говорю. — Добить уже не смогу, но зато Шатой наш, а главное — люди целы.

— И то хорошо, — вздохнул Анатолий Сергеевич. — Спасибо тебе, ребят поблагодари.