Газета Завтра 937 (44 2011)
Шрифт:
Однако и трансцендентный горизонт бытия, возможно, не самая суть, возможно, и он — лишь круги на воде.
Так кто же такой Евгений Головин? Одно можно сказать наверняка — он ускользает от любой интерпретации: всё, что о нём ни сказать, будет не то.
Но откуда он узнал всё, что знал, как стал тем, кем он был? Усилия, труд в этом смысле решают немного, почти ничего. Понятно, что океану не надо делать усилий, чтобы быть океаном, огню не надо делать усилий, чтобы быть огнём, но тем не менее…
Однажды, во время беседы о поэзии Ницше, я спросил у Евгения, как объяснить, что строки, написанные Ницше еще в 19-тилетнем возрасте, уже содержат всю силу его учения, что не было в действительности никаких трех
Евгений ответил одним предложением: "Ну да, просто его душа всё знала заранее". Трудный и очень глубокий ответ, однако это было сказано так, что показалось самой что ни на есть очевидностью.
Тем, кто знает о Евгении Всеволодовиче пока лишь по слухам: попробуйте читать его книги, слушать беседы, смотреть видеозаписи не так, как будто один, даже очень умный человек, делится с вами своими впечатлениями и размышлениями, а так, будто это — трансляция из других измерений, с того света, из запредельных неведомых сфер. Возможно, кому-то это поможет избавиться от метафизической клаустрофобии и найти выход из "нашего маленького замкнутого мира, со всех сторон стиснутого огненным кольцом горизонта".
Сергей Жигалкин
К ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ
Горки. Я приехал писать сюжет о Вячеславе Иванове. Записали, переместились на кухню, и началась та невыразимая роскошь свободного общения с ним, тем более мы были всего лишь вдвоём.
"По восьмой гипотезе "Парменида", мир, проходя стадию физической материи, распадается на сновидения. Сейчас мир реальность разложил на сновидения, и сновидцы рассказывают нам свои сны. Я тут недавно читал, что Наполеон был женщиной, ну, и прочая лабуда...
Нам надо поймать в себе свой реальный момент, то есть свою судьбу. Только судьбу надо понимать правильно, а не так, как её подают и трактуют в наше время. Судьба есть наша тональность, и как она организована совершенно для нас неизвестно. Поэтому, мы тоже рискуем оказаться в среде сновидцев. Или принимаешь этот мир, все его параметры и константы, или отрицаешь, и это первый шаг на пути эзотеризма. Надо перерезать пуповину с матерью-землей, как писал Эрих Фромм. Надо слушать собственное сердце очень внимательно, и мы поймём, что наше, а что пришло извне. Чтобы понять, что эпоха порочна не обязательно читать Генона. Мы с необходимостью должны выйти из так называемой временной последовательности, когда одно следует за другим и.т.д. Но выйти только собственными усилиями. Как только нам задают вопрос, наша песенка спета. Потому что никакая эзотерика не пользуется вопросами и ответами. Каждый вопрос нарушает наше спокойствие, а эзотерика должна бытийствовать в покое. Поэтому греки использовали акроаматический метод, когда один говорит, а другой лишь прислушивается. Все эти диалоги Платона — поздняя контаминация христианских переписчиков. В акроаматическом методе можно задать тему, обсудить. А не так, как в ментуре: "Здесь вопросы задаю я". Кстати, змея парадиза и породила первый вопрос, с которого всё и началось, и на который, кстати, никогда не будет ответа. Почему нельзя искать ответа, потому что надо внутренне превратить его из знака вопроса в восклицательный знак. Каким образом, с каждым вопросом — особый случай.
Нельзя разделять своё интеллектуальное пространство. Социум несет нам массу противоречивых знаний, но как микрокосм мы знаем всё. Первая задача мыслителя — разобраться в том знании, которое есть у него внутри. Знаменитое "познай самого себя" — это не самоанализ, как трактует эту сентенцию современная эпоха. Это изучение своих страстей, своих излюбленных тем, к чему у тебя лежит душа. Амундсену с детства снились снега и торосы, он уже знал свою тонику, свою судьбу, ему оставалось только набраться материальных навыков — как запрягать собачью упряжку и.т.д. Есенин тоже всё знал в поэтическом ремесле, ему оставалось только освоить технику метафоры и ещё пару-тройку технических вещей. Потому что рождение в этот мир всегда травма, мы многое теряем. Но главное мы знаем.
Главное, что мы должны сделать, это познать собственное субтильное тело души.
Далее разговор коснулся алхимии. "В работе нет ничего трудного и ничего легкого. Труден первый шаг. Надо понять, что такое "зелёный лев". Это шаг с берега в безбрежный океан. На первом шагу никак не понять, что такое "зелёный лев", а дальше это всё "женская работа" и "детская игра" (алхимические термины — С.Г. ). Просто требуются тщательность и внимание. Любое занятие алхимией предполагает, что в нас есть некое зерно. Некоторые это чувствуют сразу, другие со временем, третьи — никогда. Дальше идет агрикультурная работа. Надо дать этому зерну прорасти. Когда оно проявляется, оно еще бледное, росток чахлый. Но затем он начинает зеленеть, это и называется "зеленый лев". Это трудно, потому что это выход из чёрной стадии, "подземной", и мы пытаемся сублимироваться до воды. Когда Небесный дождь прольётся, росток начинает выходить на воздух и воду, и сразу попадает не в ситуацию подземного кошмара, а в ситуацию трёх элементов: воды, воздуха и огня. И, наконец, мы только тогда понимаем, что такое огонь. Потому что, когда зерно зреет в земле, оно не понимает, что есть огонь вообще. Оно знает тёплую утробу матери, но это женский огонь, отраженный огонь. Дальше, когда зерно становится растением, идёт проблема выбора, проблема иерархии. Сначала оно становится сорняком, потом лилией, потом розой. Роза уже заключительная стадия философского камня.
Тогда восходит солнце микрокосма, то начало, которое нас гармонизирует и упорядочивает дух, душу и тело. Оно называется квинтэссенцией — это есть Альбедо — заря. Мы выходим за пределы собственного микрокосма и восходим к полярной звезде, которая и есть истинный философский камень. То есть центр нашего микрокосма — вне его. В этом случае считается, что мы можем видеть мир и вещи в их подлинном аспекте".
Хочу сказать, что он был абсолютным гением и чудом нашего времени. И надо со всей определенностью заявить, что любая фигура сравнения к нему неприменима. Появись он в любой из эпох, он и там был бы чудесным гением.
Воистину, на своем надгробии он с полным правом заслуживает эпитафию из его любимого Поля Валери: "О воздаянье, после размышленья — Взор, созерцающий покой богов".
Сергей Герасимов
О ВНУТРЕННЕМ ПУТЕШЕСТВИИ
Этот Человек много значит для меня. Я бы не назвал это сферой моих научных интересов (если таковая есть вообще) или сферой духовного поиска. Я помню, как Головин был разочарован, узнав, что я христианин. Мы шли по Новому Арбату, где встретились в Доме Книги — он любил выбирать что-то из секонд-хенд-беллетристики на первом этаже, — когда я ответил на его вопрос о моем уповании. Разочарование его было сильным. Хотя его и окружали христиане. Когда к ним в загородный дом пришёл к жене местный священник, он спросил у Евгения Всеволодовича: "А вы, я слышал, увлекаетесь язычеством?" — "Да нет, — ответил Головин, — это вы увлекаетесь христианством". В конце концов, он всегда понимал и писал о том, что все мы, какой бы веры или безверия ни держались сейчас, всё равно несем на себе отпечаток долгих веков монотеизма. Он не исключал из этого правила и себя, и ни в коей мере не играл в практикующего эллина. В этом была существенная разница между Головиным и всей обоймой современных неоязычников. Я не знаю ни одного человека, который под влиянием Е.В. обратился бы в "язычество" или стал практиковать герметические искусства. Головин скорее заставлял человека думать, а это немало.