Газета
Шрифт:
Эта мысль, впрочем, заставила его задуматься, что же он будет читать теперь, чтобы заснуть — вновь сдаваться на милость таблеток решительно не хотелось. Томас вспомнил, что после смерти Марджори остался целый ворох дешевых книжек в ярких обложках, которые он так и не собрался выкинуть. Он приносил их ей в больницу, пока она еще могла читать и находила в этом способ отвлечься, и, разумеется, это были такие книжки, где не было ничего пугающего и гнетущего и заканчивалось все исключительно хорошо. Потом, когда все уже было кончено… Томас никогда не считал себя сентиментальным, но в тот момент ему казалось, что выбросить эти книжки (как и другие им подобные, которые Марджори
Теперь уже связанные с ними тяжелые ассоциации в прошлом, так что ничто не помещает их достать. Конечно, вряд ли это такое уж увлекательное чтение — но, в конце концов, оно ему нужно только в качестве снотворного.
Довольный, что его мысли приняли конструктивный характер, Франджони решил спуститься в подвал прямо сейчас.
Он знал, что многие в наше время оборудуют у себя в подвалах вполне полноценные комнаты с компьютерами и телевизорами — или, на худой конец, ставят там стиральную машину, — но подвал в доме Франджони оставался вполне классическим: темным и необитаемым местом последнего упокоения ненужных вещей, посещаемым лишь в тех редких случаях, когда они все-таки надобятся в мире живых. Томас открыл дверь в углу жилой комнаты (петли тоскливо заскрипели — сколько лет их не смазывали?), перекинул вверх два рычажка (один — свет на лестнице, второй — в самом подвале) и начал осторожно спускаться по крутым ступеням, держась рукой за перила. Он знал, как легко человек, особенно в его возрасте, может оступиться, свалиться вниз и сломать себе шею; в фильмах такое происходило постоянно. Чаще всего, впрочем, не без посторонней помощи — что упорно отказывались признать тупоумные полицейские. Сделав несколько шагов, Франджони невольно обернулся и с опаской взглянул наверх, словно ожидая увидеть там темный силуэт злоумышленника. Но там никого не было, и Томас, вновь выругав себя за глупые страхи, продолжил спуск.
Он благополучно добрался до самого низа и, сойдя с лестницы, принялся оглядываться по сторонам, пытаясь вспомнить, сколько — месяцев? лет? — он здесь не был и, главное, где та самая коробка с книгами. Ага, кажется, вот. Надо же было запихать ее в самый дальний угол… Обойдя уложенные друг на друга зимние покрышки (обраставшие пылью уже лет десять) и прислоненные к стене рыболовные снасти (отправленные в бессрочный отпуск примерно в то же время), Томас опустился на корточки перед коробкой и снял крышку.
В этот момент раздался щелчок, и свет погас.
Франджони вздрогнул так, словно его ударило током. Сердце забилось мелко и часто где-то ближе к горлу; в ногах разлилась слабость, и он едва не шлепнулся на задницу. Однако в следующий миг он все же взял себя в руки. «Просто перегорела лампочка, вот и все. Сколько лет ее уже не меняли…» Да, но если так — сзади должен просачиваться свет с лестницы. Не могли же две лампочки, даже одинаково старые, перегореть одновременно!
Меж тем вокруг была кромешная темнота. И в этой темноте что-то… было.
Томас не слышал никаких звуков и не ощущал дуновения воздуха. И тем не менее, это было ощущение, хорошо знакомое ему с детства. Если закрыть глаза и идти вперед, рано или поздно возникает нестерпимо сильное чувство, что надо остановиться. Что впереди препятствие. Открываешь глаза — ничего нет. Вот такое же чувство он испытывал и теперь. Он даже мог сказать, откуда оно исходит. Слева и чуть сзади.
Воображение,
Надо взять книги и убираться отсюда. Поскорее.
Он сунул руки в коробку, почти уверенный, что сейчас что-нибудь схватит его и потащит вниз. Или вопьется зубами в его запястье.
Но ничего не произошло. Под пальцами были только глянцевые обложки. Он ухватил, не считая, несколько верхних книг из стопки и потянул их из коробки. Но это оказалось не так просто сделать. Какая-то сила держала их, не желая отпускать.
Это Марджори, мелькнула у него совершенно безумная мысль. Она не хочет отдавать мне книги. Это все, что у нее осталось… здесь.
Конечно, это был полный бред, уже хотя бы потому, что тело Марджори — точнее, то, что от него осталось семь лет спустя — покоилось вовсе не здесь, словно в каком-нибудь рассказе Эдгара По, а, как и положено, на кладбище Риверсайд в доброй миле отсюда. Почему-то в этот момент именно это соображение показалось Томасу убедительнее всех прочих.
А затем раздался отвратительный звук, словно рвалась гнилая плоть, и руки Франджони вместе с зажатыми в них книгами дернулись вверх, преодолев сопротивление. Ну конечно, с облегчением понял Томас. Просто обложки слиплись от долгого лежания в стопке.
Он тяжело выпрямился, чувствуя, что ноги все еще плохо держат его, и повернулся в сторону невидимой лестницы. Ощущение безмолвного чужого присутствия — теперь справа от него — однако, не проходило.
— Здесь никого нет, — сказал Франджони вслух. Голос прозвучал на удивление слабо и позорно «дал петуха» на последнем слове.
Тьма, разумеется, не ответила.
И тогда, выставив книги прямо перед собой, словно магический щит, Томас двинулся прямо туда, откуда исходило это чувство. Если там висит плащ — ну что ж, он будет рад в этом убедиться.
Что-то легко коснулось его лица.
Франджони отпрянул, с отвращением смахивая обеими руками с лица паутину. Он страдал арахнофобией всю свою жизнь, и рефлекс был сильнее разума. Выпущенные из рук книги попадали на пол, но Томас не обращал на это внимания, ибо почувствовал, как паук пробежал по его лицу, затем, сорвавшись с подбородка, упал на грудь и прошмыгнул за ворот халата. Франджони завертелся на месте, хлопая себя по плечам и груди; его нога за что-то зацепилась, и он полетел вперед и вбок, столь же отчетливо, сколь и беспомощно осознавая, что вот сейчас он сломает шейку бедра и останется лежать здесь, в темном и холодной подвале, не способный ни выбраться, ни позвать на помощь (кто услышит его крики отсюда?!), и будет лежать здесь несколько дней, пока не умрет, но крысы и насекомые не станут ждать так долго и примутся жрать его заживо… в его доме не было крыс, их благополучно извели еще сорок лет назад, но тут они, конечно же, учуют и прибегут… бог весть как, но они проберутся… и пауки затянут паутиной его рот и глаза…
Он действительно успел представить все это прежде, чем последовал удар. Удар о старые покрышки — не то чтобы совсем безболезненный, но слишком мягкий, чтобы воплотить в жизнь представившийся ему кошмар.
Охая и кряхтя, Франджони поднялся. Он потерял правой тапок, но не стал его искать — как не стал и пытаться подобрать разбросанные по полу книги. Медленно шаркая обутой и босой ногами, он ощупью двинулся в сторону лестницы, совершенно неуверенный в том, что сумеет ее отыскать — но, наконец, с безмерным облегчением ухватился дрожащей рукой за перила.