Газыри
Шрифт:
О р-революционных моряках. Об этом сумасшедшем лейтенанте Шмидте: выясняется теперь, и действительно — сумасшедшем.
Но кинокартина «Броненосец „Потемкин“» Эйзенштейна свое дело сделала.
Как говорили древние: подвиг — половина дела. Вторая половина — песня о подвиге.
Но горькую эту песню — о казаках 2-го Урупского полка — так никто до сих пор и не спел…
«Что хуже — шутка или брань?»
Пошел со своими четырьмя томами в управление епархией, но Владыки не было, уехал в Калининград, где служил
Подписана она архимандритом Рафаилом (Карелиным), и я все пытался себе представить этого бескомпромиссного батюшку: не слишком ли он, и действительно, категоричен?.. Если еще и шутку нынче у русского человека отобрать, совсем ему будет скучно.
Вот начало статьи:
«Два греха, внешне как будто противоположных друг другу — смехотворство и сквернословие — имеют много общего. Шутки и брань представляют собой карикатуру на человека. В шутке исчезает уважение к человеку как образу и подобию Божиему. А вместе с уважением пропадает любовь.
Во время шуток и смеха ум человека помрачается, он не может мыслить о чем-либо высоком и святом, он ищет в других уродства.
Первым шутником был Хам, который надсмеялся над наготой отца, а ее раньше — демон, посмеявшийся доверчивости первозданных людей. Недаром демона называют шутом и нередко изображают в одежде скомороха.
Говорят, что от шуток бывает хорошее настроение — это неправда.»
Ну, и дальше — все так же сурово и жестко.
Чего только мне в голову не пришло по этому поводу…
Чуть ли не первым делом — не доведенная до ума повесть «Муромец и нахвальщик», в которой как раз и говорится, что раньше Россию пытались взять силой, а теперь почти уже положили на лопатки пошлыми шутками…
Но ведь смех смеху — рознь!
Где ты, отец Феофил, наш мудрый советчик?
Показалось вдруг, что повесть потому-то и не удалась, что от поединка смехом, где мне и надобно было побеждать всех этих — которых еще со времен работы в издательстве «Советский писатель» очень хорошо знаю лично — мелких жуликов, перешел я на тон серьезный и очень значительный… что против Хазанова — хочешь — не хочешь — выставил конструктора Калашникова с его автоматом: хоть Михаил Тимофеевич и большой юморист, — нашел шутника!
И кто только не припомнился: и однокурсник Миша Ардов, сын писателя-юмориста Виктора Ардова, ставший потом отцом Михаилом, и многие другие знакомые батюшки…
Тогда, на факультете, у нас всякий день с того и начинался, что мы трое-четверо — Олег Дмитриев, Сашка Авдеенко (Дмитрюха и Авдюха), Лева Лебедев, я — встретив Мишку, уединялись с ним в каком-нибудь факультетском уголке, и он выдавал нам пять-шесть новеньких анекдотов: от самого Ардова, который вел у нас семинар по фельетону, надо сказать, такой скучный, что после одного-двух занятий мы перестали ходить на него… да и зачем, правда что, если есть Миха, который еще не то расскажет…
Уважаю выбор отца Михаила, многое понимаю, но когда увидал его по телевизору — рассказывающего о том, что написал смешную
Не думаю, что Миша пошел в священники примерно с такой же целью, с какой Сергей Каледин пошел в сторожа на кладбище — написать повесть, которую он назвал потом «Смиренное кладбище»… И все-таки, все-таки…
Одно дело — священнослужитель, и совсем другое — мы, грешные. Не нам ли и позволено высказать, что батюшке не с руки?
И таким вот образом — как это делает архимандрит Рафаил — нас от этого, часто необходимого, дела отваживать?
В Свято-Михайловом монастыре — на праздник Архистратига Михаила — мы стояли чуть позади кружка, в котором владыка Пантелеймон с духовным окружением вел разговор с руководством турбазы «Романтика»: об окончательной — после недавнего указа президента Совмена — передаче церкви всего того, что еще недавно было в собственности турбазы. Чувствуя деликатность ситуации — глава турбазы адыг — и, видимо, желая смягчить ее, Владыка сказал: мол, понимаю вас — это ваша работа. Делайте ее, как пожелаете. Что не оскорбляет чувств верующих, пока — здесь. А то что неприемлемо для нас, — за пределами. Подальше в лесу можете открывать хоть свой Лас-Вегас…
— Аслан-Вегас, — по привычке подсказал я доброжелательным тоном, поскольку имя директора турбазы — Аслан.
Владыка быстренько, хоть он не худенек телом, обернулся, поглядел на меня, но осуждения в глазах у него не было, даже как бы наоборот.
Да и сам Аслан улыбнулся — хотя и не очень весело.
Я потом подошел к нему, обнял за плечи: вам надо, говорю, использовать этот момент, чтобы от того же, может быть, президента добиться помощи для турбазы. Мол, что делать, уходим, но — помогите нам уйти без потерь!
— Спасибо за совет, — не очень весело сказал он.
— Что делать? — сказал я. — В этом смысле мы все еще продолжаем жить в стране советов…
Что тут дурного-то, братцы?
Деликатная шутка, добрая улыбка — да они горы готовы сдвинуть. Не помню, кто-то сказал: шутка, мол, может перенести через пропасть, которую никаким другим образом преодолеть невозможно.
Я не об этой своей шутке — о шутке вообще.
В отсутствии отца Феофила и его подаренного нам в Кобякове семитомного «Букваря для верующих» — каждый такой «букварик» состоит из полутора тысяч страниц — обратимся к подручным средствам… К Ивану Александровичу Ильину, который в той же статье «Пророческое призвание Пушкина» пишет:
«Укажем, наконец, еще на одно проявление русской душевной свободы — на этот дар прожигать быт смехом и побеждать страдание юмором. Это есть способность как бы ускользнуть от бытового гнета и однообразия, уйти из клещей жизни и посмеяться над ними легким, преодолевающим и отметающим смехом.
Русский человек видел в своей истории такие беды, такие азиатские тучи и такую европейскую злобу, он поднял такие бремена и перенес такие обиды, он перетер в порошок такие камни, что научился не падать духом и держаться до конца, побеждая все страхи и мороки. Он научился молиться, петь, бороться и смеяться…»