ГДЕ ЛУЧШЕ?
Шрифт:
– Как это так?
– перебила Евгению Тимофеевну Пелагея Прохоровна.
– Я тоже удивилась. Он говорит: не удивляйтесь; я вдов, и мне нужна женщина, непременно развитая; я бы, говорит, ее сделал хозяйкой в моей квартире, одним словом, мне, говорит, нужна молодая, красивая женщина для того, чтобы жить с ней гражданским браком. Ну я, конечно, не согласилась. Барин извинялся, дал мне на бедность денег, но я его денег не взяла. Конечно, эдакие случаи редки, но со мной, по крайней мере, случилось так.
Женщины опять заволновались, стали сбираться в одну кучу. Пелагея Прохоровна
Только что ушла еврейка, к женщинам подошла толстая пожилая женщина в шелковой мантилье, в шелковом же черном платке на голове. В правой руке она держала зонтик. Подойдя к женщинам, она стала оглядывать их.
– Я! Я! Я!
– кричали женщины, окружая нанимательницу.
Толстая женщина молчаливо выдержала напор женщин. Минут через пять она начала звать к себе самых молодых.
В числе десяти молодых попала Пелагея Прохоровна с Евгенией Тимофеевной.
– Кто из вас желает ко мне поступить?
– спросила толстая женщина с зонтиком.
Поступить пожелали все.
– Мне нужно трех, для комплекта.
Она опять посмотрела женщин и выбрала из них трех. Эти три были: Пелагея Прохоровна, Евгения Тимофеевна и одна чухонка, девушка.
– Замужние?
– Нет, - отвечали враз все три женщины.
– Болезни никакой нет?
– Нет.
К толстой женщине подошла мать с девочкой.
– Купи девочку.
– На что мне ее: кабы она большая да красивая была - так!
– крикнула толстая женщина с зонтиком.
Сердце дрогнуло у Пелагеи Прохоровны. Она шепнула Евгении Тимофеевне на ухо:
– Слышишь? тут что-то неладно…
– Возьми хоть даром… - приставала мать девочки, утирая глаза.
– Я сказала, что таких не беру… Продай еврейкам; они за христианку деньги дадут. Ну, желаете вы поступить ко мне?
– спросила нанимательница выбранных ею женщин.
– А позволь тебя спросить, что у тебя за работа?
– спросила Пелагея Прохоровна.
– Да у меня работы никакой нет. Разве себе что будете шить.
– А какая цена за это?
– опять спросила Пелагея Прохоровна.
– Цены я назначить не могу. Вы будете мне платить, каждая за свою комнату, так как я нанимаю целый дом и от себя отдаю комнаты жиличкам…
– Так ты это нас на квартиру зовешь?
– Да!
– Ну, не-ет… Мы в работу нанимаемся, потому у нас денег ни гроша нет. А она еще на квартиру к себе зовет!
– проговорила Пелагея Прохоровна и отошла. Прочие женщины тоже отошли.
– Послушайте! Эй, вы, три?!.
– крикнула толстая женщина.
– Да нечего тут слушать!
– крикнула Пелагея Прохоровна.
Толстая женщина с зонтиком подошла к Евгении Тимофеевне.
– Послушай. Я за квартиру беру по истечении месяца, за пищу - пища тоже от меня - тоже по истечении месяца.
– Да из чего платить-то! Ведь нужно наперед найти работу!
– отвечала Евгения Тимофеевна.
– Работа будет… За всеми расходами, я так думаю, у тебя останется к каждому первому числу рублей пятнадцать.
– Но какая работа?
– Я уж за это берусь.
–
Толстая женщина нагнулась к девушке и что-то ей шепнула.
Щеки девушки покрылись румянцем. Она задрожала и ничего не могла выговорить.
В это время к ней подошла Пелагея Прохоровна.
– Што с тобой, Евгения Тимофеевна?
– Вот… Подлая женщина!..
И она зарыдала.
Пока Пелагея Прохоровна успокоила Евгению Тимофеевну, толстая женщина подошла к чухонке-девушке, поговорила с ней, и немного погодя чухонка пошла за ней, а потом женщина посадила ее с собой в пролетку и уехала.
– Вот как чухонки-то! С извозчиком ездят!
– кричали женщины.
– Как? Чухонка таки уехала?
– крикнула Евгения Тимофеевна.
– Уехала.
– А надо бы ее воротить, бабы!
– крикнула Пелагея Прохоровна.
– А што?
Пелагея Прохоровна рассказала, для какой цели эта женщина приглашала их.
Женщины заохали. Им жаль было чухонки, но теперь ее уж не воротишь. Стали говорить о том: убежит чухонка или нет. Мнения были различные. Теперь на Пелагею Прохоровну все смотрели с уважением и говорили про нее, что эта белолицая бабенка не пропадет и не даст пальца в рот, чтобы его откусили. А попадись дура, как чухонка, которой стоит только насулить всякой всячины, - и попала, как кур во щи.
Появились на рынке, около столиков с яствами, каменщики с замазанными глиной передниками, штукатуры, маляры; некоторые из них были даже без шапок и фуражек, и у иных в длинных или всклокоченных волосах, на бородах и на лице была тоже или глина, или известка; появились рабочие с черными от дыма, пота и угля лицами, с черными, как уголь, ладонями, с черными фартуками; появились мальчики от двенадцати до восемнадцати лет, тоже с черными передниками, с вымаранными слегка лицами. Все они быстро подходили к женщинам, брали у них фунт черного хлеба, селедку, или тешку, или яйцо, на деньги или в долг, и потом также быстро уходили через Старо-Никольский мост в питейные заведения. Стало быть, теперь первый час; рабочие уволены до второго часу обедать. Здесь, может быть, читатель спросит: отчего они нейдут обедать домой? Они нейдут домой потому, что им, может быть, до дому ходу целый час. Работая по Фонтанке и около Крюкова и Екатерининского каналов, они предпочитают за лучшее покупать хлеб, рыбу и проч. на рынке, а не в мелочных лавках, в которых они уже успели задолжать; покупая сначала на деньги с шуточками и остротами, они, наконец, добиваются, что им верят в долг до получки заработанной платы.
Пошел дождик. Женщины стали прикрывать свои узелки, но дождик, как назло, шел и шел, мало-помалу помачивая полушубки, шугайчики, пальто. Хорошо было тем женщинам, у которых был полушубок и пальто, но шугайчики скоро промокли. Мостовая тоже смокла, земля на каменьях и между каменьями превратилась в грязь… Женщины стали проситься к торговкам, потому что там над столами сделаны крышки. Женщины-торговки не пускают.
Платки на головах промочило, по лицам течет вода и падает вместе с дождем на плечи; ботинки, башмаки и сапоги промокли; дует холодный ветер с моря. Что делать?