ГДЕ ЛУЧШЕ?
Шрифт:
– Уж час будет. Он из м а с к а р а д у пришел.
– Ничего не принес?
– Вон Наде катушку ниток принес.
Надежда покраснела.
– Экая скряга!
– сказала Анна Петровна.
Минут пять все молчали. В кухне было тихо, только мальчик фыркал носом да Анна Петровна плескала водой; из соседней комнаты слышался храп.
– Много ли было сегодня?
– опять спросила Анна Петровна, обращаясь к дочерям.
– Да все те же. Мясоедов съезжает от нас, - сказала Вера и взглянула на сестру.
Щеки Надежды
– Ну, и с богом. И так надоел со своей скрипкой. Я ему давно хотела отказать, да только ради бедности держала.
– Он, мамаша, вовсе не беден, - проговорила робко, но с заметным волнением Надежда.
– Ну, это еще неизвестно.
– У него всегда есть деньги, и он всегда трезвый.
– Ну уж!.. Все-таки пусть съезжает. Не забыть мне, как он однажды нагрубил мне за то, что не велела ему пилить в то время, когда Петр Иваныч спал.
– Петр Иваныч не в свою квартиру пришел.
– Все-таки он нам близок.
– Я бы на вашем месте давно ему дверь показала.
– Что такое?
– строго спросила Анна Петровна.
– То, что он мазурик.
Анна Петровна подошла к Надежде и ударила ее по щеке ладонью.
– Мамаша, - проговорила Вера, встав и подойдя к матери, которая собиралась влепить Надежде другую оплеуху.
– Ах ты, негодная!.. Человек платит нам деньги, сватается за вас… А она… Что, мне долго еще кормить-то вас?
– проговорила запальчиво Анна Петровна, ежеминутно мигая.
– Я сама себе заработываю хлеб, - начала Надежда.
– Молчать!.. Сука!..
Надежда заплакала; Анна Петровна присела на стул, подперла левую щеку рукой и стала ворчать. Это ворчание заключалось в том, что у нее дочери хотя и дворянки, но девицы очень неблагодарные, грубые, как мужички. Иные давно бы уже успели завлечь такого жениха, как Петр Иваныч, и выйти за него замуж, а они заставляют Петра Иваныча ждать, тянут время, говорят про него бог знает какие вещи, чего в старые годы и думать даже было непозволительно. Пока она ворчала вполголоса, дочери молчали, точно она говорила не им и не об них, точно все это им было уже несколько раз говорено. Надежда не плакала, но по лицу ее заметно было, что она, если бы было можно, вскочила бы и убежала; Вера шила по-прежнему, и по глазам ее заметно было, что она что-то соображала.
В кухню вошел молодой человек с темно-русыми волосами, с маленькими усами, с лицом, изобличавшим в нем чахоточного человека. На нем надет был красный кашемировый халат.
– Потрудитесь поставить самовар, - сказал он Анне Петровне.
Та приказала Пелагее Прохоровне поставить самовар и вежливо спросила молодого человека:
– Вы, я слышала, съезжаете?
– А! уже это довели до вашего сведения… Да, мне казенная квартира вышла по жребию.
– А! Жаль! Человек вы хороший!
– Благодарю за комплимент. Мне и самому не хотелось съезжать по некоторым причинам… - Он кашлянул в кулак и взглянул на
– Кухарку изволили нанять?
– спросил молодой человек, которому, как видно, хотелось посидеть в кухне.
– Да, как видите. А ты еще здесь?
– обратилась вдруг хозяйка к мальчику, точно этот мальчик до сих пор не существовал в кухне.
– Куда ж я пойду без паспорта?
– проговорил мальчик резко-охриплым голосом, который изобличал в нем девятнадцатилетнего мальчугана, а не десятилетнего.
– Слышите, как отвечает?
– сказала Анна Петровна жильцу с удивлением.
– Сс! Да, он немного груб.
– Нет, он постоянно груб. Я бы его ни одной минуты не держала у себя, да надо кухарку познакомить с господами; ведь она не знает, куда нужно носить кушанье.
– Так, так, - заметил чиновник.
Чиновнику говорить было не о чем. Он было вынул из бокового кармана папиросницу, но только повертел ее в руках. Анна Петровна учила кухарку, как ставить самовар. Надежда нагнулась еще ниже к работе и точно боялась поднять голову; Вера несколько раз поправляла ладонями свои волосы и важно взглядывала на чиновника.
– Ну… я пойду. До свидания!
– сказал вдруг чиновник и ушел. Через пять минут он в своей комнате настроивал скрипку.
Когда он ушел, Вера Александровна вдруг захохотала.
– Вот образованность!
– проговорила она сквозь смех.
– Ты, Надя, заметила, что он пришел в туфлях и на правой ноге у него туфля разодравши?
– Очень нужно мне замечать!
– сказала та сердито.
– Ах ты, наказанье! Опять запилил!
– проговорила отчаянно Анна Петровна и вскочила на ноги.
– Кухарка! Поди-ка скажи ему, чтобы он не играл, - сказала она Пелагее Прохоровне.
Пелагее Прохоровне это приказание показалось странным, и она подумала сперва, что ее хозяйка дурит.
– Ну, что ж ты стоишь? двадцать раз тебе, что ли, надо приказывать?
– Да как… - начала было Пелагея Прохоровна, но в это время что-то затрещало в соседней комнате, и оттуда вышел майор.
Если бы этому майору пришла фантазия нарядиться в башкирский малахай и серый войлочный зипун, опоясав его ремнем и заткнув за ремень нагайку, никто бы в нем не узнал русского человека; он даже и теперь, в своем майорском сюртуке, походил скорее на отъевшегося кондуктора железной дороги из башкир.
Он вошел в кухню, тряхнул правой рукой, заглянул на полку одним глазом, нюхнул воздух и сел на стул, растопырив ноги и сделав руки фертом.
– Славно выспался, - проговорил он охриплым голосом и уставил на Веру глаза, точно бульдог.
– Я думаю, этот прохвост помешал со скрипкой?
– А!
– промычал майор, вопросительно повернув голову и уставив глаза на Анну Петровну.
В этом взгляде так и замечалося, что майор не любил часто ворочать голову.
Анна Петровна повторила свои слова.