Где нет княжон невинных
Шрифт:
— Ты говоришь о вещах, — буркнул он, — о которых не имеешь понятия. По определению.
— Дескать, сама себе?.. Благодарю. Хоть и это тоже обидно по-своему. Что ты так туманно делаешь мне комплименты.
— Комплименты? Чума и мор! Ты неверно меня… Я говорю, что ты не знаешь, каково быть рядом с тобой! Вот о чем я говорю!
— Ага, — буркнула она. — Ну что ж, это, наверное, самое легкое. Но и на это еще никому сил не хватило. Потому что в конце на явь выходит, что Ленда чудачка, ведет себя не так, как все… Невозможно жить нормально, когда твоя задница такой штукой прикрыта. Я не имею в виду какие-то сердечные истории. На этом я уже давно колесо пятиспичное
— Я знаю, о чем ты говоришь. Так что покороче. Слышу, особой радости это тебе не доставляет.
— Уже заканчиваю. Князь перестал ездить со мной стремя в стремя. Что-то мямлил о неприятных запахах. Велел больше пользоваться благовониями, а потом сам же укорял за расточительность и за те полдуката. Встречались мы только ночами. Помолчи, я сама знаю: глупая я была, как портянка. Надо было ему сразу сказать, чтобы он овцу себе подыскал для снятия известного груза с плеч. Но разлюбить трудно, а я была девчонкой. Ревела, ругалась, а потом шла к нему и даже не говорила, что он мог бы взять с меня пример и хоть раз, как бы случайно, с седла в ручей свалиться. Потом от этого постоянного падания и согласия быть добровольным разведчиком бродов я немного поболела. Он в лазарет не заглядывал, но я не обижалась. Уже так сильно я его не любила. И если б не тот последний бой, то мы бы с ним по-тихому, без слов разошлись. Но судьбе было угодно повернуть дело так, чтобы его ранило. Когда весть до меня дошла, я махнула рукой на раздел трофеев и побежала туда, где он лежал. Выглядел он скверно: кровь, белый, как ночная рубашка, заблеванный от наплечников до шпор. И только попискивает. Ну, так я с ходу на колени, хватаю его за руку, к сердцу прижимаю, к губам… Он вдруг снова стал мне близким, моим… Я на коленях стою, дуру из себя на глазах собравшихся строю, бормочу что-то о том, что его, мол, только слегка царапнуло, что до свадьбы заживет. А он так странно смотрит, воздух хватает… Тогда я в лекаря вцепилась, спрашиваю, что происходит. Ну и узнаю. Князь, представь себе, бросился на вооруженного бердышом совройца. Ну и тот на него замахнулся. То есть топор поднял, чтобы сверху рубануть. Но, черт побери, он уже утомленный был, медлительный.
— Это… пожалуй, лучше?
— Куда там лучше! Как раз на поднимаемый бердыш князь мой… нарвался. Любой другой удар бы отразил, ну, если б не он, то его латы. Они солидными были. Но в него острие снизу угодило, в самую промежность. Представляешь себе?
— Уууух… — Дебрена аж затрясло.
— Вот именно. Медик сразу и говорит: «Милостивый государь, сожалею, но с этого момента вы можете приказывать, чтобы вас величали милостивой государыней».
— Так прямо и сказал? Лжешь!
— Махрусом клянусь. Битва была кровавая, мой князь из небогатого рода, а хирург армейский и к тому же пьяный. Наверное, поэтому не стал цацкаться. Война — это ад, да и поспешности требует. От меня тоже потребовала. Так что не думай, будто я сразу это ляпнула. Нет, вначале подумала. Недолго, факт, но глубоко. Как положено взрослой. Именно тогда я, пожалуй, и повзрослела, если ты понимаешь, о чем я говорю.
— Относительно взросления — понимаю. Относительно того, что ляпнула не подумав, не очень.
— Я сказала, что выйду за него. Что случившееся с ним — ерунда. Что я его люблю, а ведь любовь в супружестве самое главное. Что и без того…
— Что «без того»? — не понял он.
— Люди слушали, поэтому я не стала пояснять, что в поясе Добродетельности я и с милостивой госпожой получу столько же удовольствия,
— Ага. Ну и что? Он пробормотал, пустив слезу: «Ты моя», и отдал богу душу? Ты-то вроде бы не вдова?
Что-то ударило в стену мойни. Снаряд пробил доски, промелькнул над пятками Дебрена и влетел в топку. Посыпались искры, пепел. Ленда не очень умно, зато быстро рухнула грудью на спину магуна. Попыталась было больше, чем только грудью, но ноги подвели. К счастью. Дебрен успел подумать, что удар железом по ягодицам наверняка стоил бы ему очередного обморока. А так зад уцелел.
Но с другой стороны… точно наоборот…
Нижняя часть живота вспыхнула. Волна блаженства опустилась к ступням, распалила радужные круги под стиснутыми веками.
— Вот зараза… — Ее голос задрожал. — Еще б немного…
Она вынуждена была взглянуть, увериться. Он лежал неподвижно, изо всех сил стискивая рукой ту часть тела, над которой она не лишила его власти. Поэтому она скорее всего ничего не заметила. Но, с другой стороны, там, где лишила…
О, Махрусе, сколько же этого было… Он тосковал по ней шестнадцать месяцев. Она ему снилась. Он мечтал наяву. Ну и набралось.
Она не успела подумать, это был порыв. Глупый. Хоть в десять раз менее глупый, чем то, что сейчас выделывало его собственное тело.
— С тобой все в порядке, Дебрен?
«Все. Совершенно все. Но с другой стороны…»
Хуже десятилетнего сопляка. У них-то это по крайней мере случается во сне. Он умер бы со стыда, если б не умирал от счастья, которое она ему подарила.
Какие же ядреные были у нее груди! Господи.
Она прикрыла его. Была готова умереть, чтобы выжил он. Так вот просто.
У него не могло быть никаких претензий к собственному телу. Оно ответило любовью на любовь, и только.
— Все, — выдавил он. И уже совсем тихо, в лен и пахнущую лесом хвою, прошептал: — Лендуся…
Она была удивительное существо. Самое удивительное из всех, кого он встречал, а ведь он видывал уже таких, по сравнению с которыми полосатый грифон с павлиньими перьями казался дворовой курицей. Ленда была большая и тяжелая, а он не почувствовал, когда она освободила его от своего груза. Груди у нее были легкие, словно пух, и твердые, словно камень, — одновременно. Она была здесь, рядом с ним и на нем, будучи одновременно где-то еще. Там, за его ногами, где в стене зияла дыра размером с человеческую голову. И у дверей. Чары.
Время встало на голову. Мир стоял на голове. Ему, Дебрену из Думайки, серьезному мэтру магии, тоже хотелось встать на голову.
— Ну надо же, — пробился сквозь туман приглушенный голос. — Саданул с низкого уровня, по плоской траектории. Слушай, Дебрен, надо отсюда выбираться. Знаешь, что он делает? Метится в дверь трактира. На этот раз не попал, но когда попадет, пойдет на штурм.
Было темно; помещение, хоть и дырявое, по-прежнему заполнял пар. Ее почти не было видно. Частично потому, что она старалась остаться невидимой. Или по крайней мере спрятать от него некоторые части тела.
Он лежал и смотрел, как она мечется между главным помещением и предмойником. Слышал, как ругается, скрипит дверью, побрякивает алебардой, снова ругается.
Он лежал. Глядел. Слушал. Думать не мог. Пока еще не мог.
— Идти сможешь? Сухожилия целы? Дебрен, тебя спрашиваю.
Она говорила, повернувшись к нему спиной и сидя на пеньке для рубки щепок. Надевала платье, требующее шнуровки, поэтому и села. Хоть много-то шнуровать не приходилось. Ну и эти вопросы… Она плохо скрывала страх.