Где простирается тьма
Шрифт:
– Что?
– невнятно бормочет он.
– Я... мне нужно поговорить с тобой, это важно.
– Я занят, - отвечает он, проводя рукой по бедру Малибу.
Она ухмыляется, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не отпустить узду ПМС и не дать этой потаскушке пощечину.
– Это важно, - выдавливаю я.
– Как и то, чем я сейчас занимаюсь, - скучающе произносит он.
Мудак.
– Мне все равно, что ты сейчас делаешь, - огрызаюсь я.
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Позже.
– Сейчас было бы неплохо.
Он смотрит на меня со скучающим выражением лица.
–
– Это важно, - выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.
Он наклоняется вперед, заставляя Малибу пискнуть.
– Я сказал: позже, нахрен.
Я упираюсь руками в бока и встаю прямо перед ним.
– Что с тобой? Твоя мать уронила тебя на голову, когда ты был маленьким? Нет, не так: ей пришлось бы сделать это много раз, чтобы ты стал примерно таким, как сейчас.
Я почти слышу, как он скрипит зубами.
– Ты идешь по очень тонкой грани.
– И что ты сделаешь?
– насмехаюсь я.
– Будешь сидеть в своем кресле, как упрямый умник? Ты жалок, Димитрий.
– Ты ничего обо мне не знаешь!
– рычит он, сбрасывая Малибу с колен и вставая.
– Я знаю о тебе все. Ты жалеешь себя из-за своей неудавшейся жизни. Вместо того, чтобы изменить ее, ты зациклился на этом, пока не стал таким, - тычу пальцем ему в грудь.
– Ты ничего не знаешь ни о том, кто я такой, ни о том, почему так поступаю. Если хочешь ненавидеть кого-то за это, ненавидь Хендрикса!
– Хендрикс втрое лучше тебя!
Несколько раз глубоко вздохнув, Димитрий бросается вперед и хватает меня за плечи.
– Хендрикс - подонок, поставивший команду выше семьи. Он будет истекать кровью, и я сделаю так, чтобы это было медленно и мучительно. И если повезет, я позволю тебе посмотреть на это.
– Ты - чудовище! Хендрикс не даст тебе победить. Хочешь знать почему? Потому что он хороший, сильный мужчина, который борется за то, во что верит.
– Ну, тогда он не слишком разборчив, не так ли?
Ах, зараза.
Я так сильно толкаю его в грудь, что ему приходится сделать шаг назад.
– Знаешь что? Надеюсь, он заставит тебя заплатить!
Я разворачиваюсь и выбегаю из комнаты, чувствуя, как дрожат от ярости руки. Слезы, наконец, вытекают из глаз и катятся по щекам. Я спотыкаюсь раза четыре до того, как достигаю лестницы на палубу. Я бросаюсь вверх, дрожа так сильно, что клацаю зубами. Я поднимаюсь на палубу, где дует прохладный свежий ветерок. Упав на колени, обхватываю себя руками и хватаю ртом воздух.
Он ужасный, ужасный и гнилой человек. Не знаю, почему я думала, что он другой.
Я смаргиваю слезы, пытаясь прояснить зрение. Они прожигают дорожки, прежде чем высохнуть на щеках. Я быстро оглядываю палубу, чтобы убедиться, что здесь нет никого, но вижу, что здесь пусто. Корабль раскачивает из стороны в сторону. Обычно это меня не беспокоит, но живот подводит так сильно, что мне вдруг становится плохо. Я опускаю глаза вниз и понимаю, что на самом деле опираюсь на короб. Скорее ящик. Я собираюсь уже отвернуться, когда замечаю, что в нем оружие. Быстро, не раздумывая, я поднимаю крышку.
Пушки. И их до хрена.
Мое сердце колотится, когда я дрожащими руками вынимаю пистолет 22-го калибра. Я провожу большим пальцем по блестящему твердому металлу и сглатываю. Оглядываю остальные пистолеты — их не меньше двадцати.
Кто-то оставил их здесь. Это, без сомнения,
– За кого ты, бл*, себя принимаешь?
Я слышу голос Димитрия и быстро встаю, поворачиваясь с поднятым пистолетом. Это не совсем то, что я планировала сделать, но теперь, когда оружие в воздухе, а его глаза широко открыты, я понимаю, что, возможно, это был правильный выбор. У меня дрожат руки, но не потому, что я не могу стрелять из этого пистолета, а потому, что знаю, в кого целюсь.
– Собираешься застрелить меня?
– твердо произносит Димитрий.
– Почему? Потому что не можешь смириться с правдой?
– Ты сам, - выпаливаю я, - не можешь справиться с правдой.
– Твоя правда ничего для меня не значит, - рявкает он.
– Может быть, потому, что ты знаешь, что сам не прав?
– шепчу я.
– Если хочешь застрелить меня, Джессика, то стреляй, но прежде знай: я делаю то, что должен, чтобы вернуть себе достоинство. Его отняли у меня давно. Я не жду, что ты поймешь. Да и как ты можешь? Ты никогда не была нежеланным ребенком. Тебе никогда не приходилось бороться за свою жизнь. Ты никогда не переживала того, что перенес я. А пережил я это из-за него. Твои слова не изменят ничего, и ты знаешь это.
Моя рука подрагивает, губы трясутся.
– Так что если ты собираешься застрелить меня, то делай это и поторопись. У меня нет времени, чтобы тратить его на жалких маленьких девочек, притворяющихся, что умеют стрелять, и не имеющих ни малейшего понятия, каково это - жить в жестоком мире.
Я открываю рот, и слова вырываются до того, как успеваю их остановить.
– Я знаю, каково быть ненужным ребенком. Знаю, потому что мои родители умерли, когда мне было всего четыре года. Я осталась круглой сиротой. Меня прогоняли через систему усыновления до тех пор, пока однажды у меня не появилась постоянная семья. Мой приемный отец стал домогаться меня, когда мне было двенадцать. Я даже не была достаточно взрослой для моих первых гребаных месячных. Кстати, это единственное, ради чего я подошла к тебе сегодня. У меня месячные и мне нужна помощь, - я качаю головой, сдерживая слезы и отводя от него взгляд.
– К шестнадцати годам с меня было достаточно. Я спрятала нож под подушку. Когда он пришел… когда он был внутри меня, забирая мою невинность, я подняла нож и ударила его так много раз, что его лицо стало неузнаваемым. Я убила его. Я сбежала и оказалась на пристани. Хендрикс был там. Он спас меня от тюрьмы и от жестокого обращения. Так что человек, которого знаешь ты, и тот, которого знаю я, - два совершенно разных человека.
Он смотрит на меня и - о Боже!– это выражение на его лице.
Я прицеливаюсь и стреляю достаточно близко, чтобы пуля прошла рядом с его головой. Он вздрагивает, но не отводит взгляд.
– И если бы я хотела застрелить тебя, Димитрий, то сделала бы это. Легко. Это то, что делают жалкие девушки, когда застревают на пиратском корабле, потому что у них отняли жизнь и свободу, - я бросаю пистолет на палубу, разворачиваюсь и ухожу. Дойдя до двери, оборачиваюсь и тихо добавляю.
– Кстати, мое настоящее имя Блэр. Просто Блэр. Не слишком красивое имя и не особенное, но это единственное, оставшееся в моей жизни, что я могу назвать своим.