Где рождаются циклоны

Шадурн Луи

– Я ухожу, — сказал он. — Дальше я не могу идти. Иначе меня схватят.

И они расстались.

На участке все были удивлены, узнав, с какой ско­ростью их сотоварищ добрался до них.

– Только Самба так хорошо знает лес, — сказали они.

Белый описал наружность своего проводника. Не могло быть сомнений, что это был Самба. Таким обра­зом он провел одиннадцать

дней с человеком-тигром.

Самба наводил ужас на лес в течение нескольких недель. Как-то раз он встретился с другим беглым ка­торжником, не имевшим ружья. Этот последний бросился на сенегальца и одним ударом сабли отрубил ему руку. Затем он привязал его к дереву, взял ружье и оставил его искалеченного в джунглях. Два дня спустя жан­дармы смертельно ранили этого человека. Умирая, он рассказал, что убил Самбу и указал, где находится труп. Отправились туда и вместо тела нашли то, что оставили от него коршуны и муравьи.

Госпиталь.

Госпиталь каторги является просто павильоном воен­ного госпиталя. Солдаты и каторжники помещаются по соседству. В дверях вас встречают больничные служи­тели, которые вместе с тем и надзиратели. На переднем дворе растет великолепное темное манговое дерево, сучья которого гнутся от плодов.

Госпиталь ничем не защищен от морского ветра. Из его окон виден рейд. Под аркадами разгуливают каторжники-арабы, которым оставляют их тюрбаны, и желтые левантинцы в красных фесках. Они бродят по комнатам, как больные собаки. Те, кто находится здесь, действительно больны, так как доктор каторги с боль­шим разбором отправляет в госпиталь.

Маленькая квадратная комната, с выложенным ка­менными квадратиками полом и с каменным столом, или так-называемым „биллиардом". Это анатомический кабинет. Вскрытий здесь никогда не производят, но в нем находится нечто весьма любопытное. Это неболь­шая витрина, на которую стоит взглянуть. В ней по­ставлены девять голов, с закрытыми глазами, но три в ряд. Это головы казненных. Они имеют цвет пожел­тевшей бумаги, кроме головы негра, сероватого оттенка. Головы кажутся совсем маленькими, закорузлыми и съежившимися, вследствие бальзамирования. Вероятно, губы были подкрашены, так как они слишком яркие. Кажется, будто эти девять обезглавленных глядят на вас с какой-то усмешкой, стиснув зубы. Рот у всех искажен последней судорогой. У негра Бамбары видны все его зубы. Как говорят, это был здоровенный па­рень, который, умирая, крикнул: „Прощай Кайенна". Рядом с ним худощавое лицо, без подбородка, с жесто­ким выражением.

Этот небольшой кабинет производит зловещее впе­чатление, подобно тем музеям, в которые разрешается входить только взрослым. Эти девять изможденных лиц, умерших под ножом людей, преследуют вас, как девять голов медузы. Они привлекают взгляд и нельзя от них оторваться. Напрасно стараешься разгадать загадку, скрытую под этими опущенными веками.

Из девяти голов только одна не является жертвой гильотины, это голова Бриера, человека, обвиненного в убийстве своих семи детей. Так как преступление не было вполне доказано, его отправили на каторгу. Это был молчаливый крестьянин. Его желтое и длинное лицо кажется иссушенным. Он ни с кем не разгова­ривал. Иногда слышали, как он произносил: „Как могли поверить, что я убил своих детей!" До самой смерти он отрицал взводимое на него обвинение. Его сделали больничным служителем, так как он был очень крот­ким.

Среди надзирателей многие убеждены, что он не был виновен, а был лишь жертвой ненависти в своей деревне.

Под миндальными деревьями.

В этом уголке земли, над которым тяготеет проклятие каторги, существуют островки, где еще укрывается красота креольского быта.

С веранды, в тот час, когда подают пунш с толченым льдом, видно, как внизу, в темноте, трепещут листья, колеблемые ночным ветерком. Точно зеленые брил­лианты сверкают первые светляки. Дом и сад полны запахом сваленного перед складами розового дерева. Это единственное время дня, когда чувствуется све­жесть; женщины в белых туалетах возвращаются с тенниса у губернатора; качалки покачиваются около столиков, уставленных стаканами с вином.

Спать ложиться поздно; не хочется задыхаться под пологом от москитов. Идут посидеть под миндальными деревьями. Во время отлива обнажаются громадные, серые утесы, великолепные в своем унынии. Издалека доносится рокот волн. От яркого света круглой, бле­стящей луны померкли звезды; полная разных звуков ночь в этой далекой стране навевает тихую грусть.

Иногда я остаюсь на балконе, полулежа на качалке. Над собой я вижу только покрытую облаками луну и букет пальм... И мое сердце влечет меня, влечет не­удержимо к мысли о возвращении на родину.

Земля смерти.

Здесь, говорил доктор, каторга чувствуется повсюду.

Облокотившись на борт, в то время, как звонок ко­рабельного служителя приглашает остающихся покинуть палубу, я в последний раз гляжу на окрашенную лу­чами заходящего солнца казарму на Мон-Сеперу и го­ворю мое последнее прости городу каторги.

Этот удаляющийся от меня темный гористый берег в старину давал приют, в устьях речек, корсарам и торговцам невольникам. Уже два века, как люди делают из него землю смерти. Но теперь не бриги, нагруженные, как скотом, невольниками, бросают здесь якорь, а ко­рабли, переполненные запертыми в клетки каторжни­ками. Эта земля знала только рабство. Над ней тяго­теет столько жестокости, горя и отчаяния, что даже тяжесть небесного свода кажется более легкой.

Каторга! Это слово звучит в ушах на каждом шагу, как погребальный звон в тюрьме. Каторга поглощает всю жизнь колонии. Она изъедает ее, как злокачествен­ная язва. Если каторга отмечает навсегда человека, который ее перенес, то она также оставляет свой след и на той земле, где она была создана. Уже два века, как поколения осужденных подвергались труду и смерти без всякой цели, так как бесполезный труд является одним из принципов карательной системы.

Каторга создает каторжника; она же создает и над­зирателя.

Леса, в которых скрыты сказочные сокровища, рас­кинулись на необозримом пространстве, прорезанные одной могучей и многими большими реками. Но тор­говля давно уже пренебрегает этим затянутым тиной рейдом, где появляются только редкие парусники и пироги. Большие корабли избегают его, предпочитая заходить в эти два улья с гудящими пчелами: Ilapaмарибо и Демерару. Каторга начертила вокруг Кайенны круг позора и уединения.