Где рождаются циклоны

Шадурн Луи

Маленький поезд идет сначала вдоль моря, с ра­стущими по берегу высокими пальмами, потом начи­нается подъем под сводом зелени.

Внезапно открывается чудный вид на море. Мор­ской берег с пальмами, окаймленный сверкающей по­лосой прибоя, порт, громадные бледно-голубые горы, сливающиеся с небом и в хаотическом беспорядке до­ходящие до моря и точно застывшая поверхность океана, с кроваво-красным отблеском солнца на волнах.

Затем следует Сиерра. Глубокие обрывы, покрытые темной зеленью. Обнаженные хребты, точно

из крас­ного мрамора. Жирные, колючие растения по обеим сторонам рельс. Вот остановка в густой тени. Воздух здесь чистый и бодрящий; после нескольких месяцев тропической жары грудь дышет легко и свободно. Железнодорожный путь навис над пропастью.

Едва заметная стальная лента следует за извили­нами горной цепи, вьется змеей среди могучих отро­гов. По временам, на сотни метров под нами, через громадную красноватую расщелину, виднеется изумрудный треугольник моря. Поезд, из темного ущелья, пыхтя, карабкается на скалу, выходит на свет и снова углубляется в титанический и дикий мир.

Светлый дом.

Карета с трудом остановилась на крутой улице, в конце которой видна церковь, вся розовая при ве­чернем освещении, с двумя колокольнями, выделяющи­мися на темном фоне горы. Лошади скользят на мосто­вой и чуть не падают. Я взглянул на дом и увидел только большие ворота, стену и окно с решеткой. Тогда я вошел под ворота и остановился перед второй дверью. Мой звонок раздался где-то очень далеко и мне каза­лось, что звук пробежал большое пространство. Ждать пришлось долго. В двери открылось маленькое окошечко и в нём мелькнуло темное, как туча, лицо.

Я находился в плавании долгие дни, я приехал из страны, где сердце человека не может смягчиться, я перенес палящий зной, липкую теплоту тропических дождей, мне угрожала лихорадка, я видел самодоволь­ный и болтливый эгоизм моих спутников, находился в царстве рабства и отречения. Я был утомлен! Во мне скопилось много горечи, я испытывал чувство устало­сти, оттого, что слишком много видел и перечувствовал.

И, вот, внезапно, я очутился в оазисе. Я находился в патио, с каменным мозаичным полом с легкими бе­лыми колоннами, украшенным зеленью. Подняв голову, я увидел ажурную террасу, а над нею кусок вечернего неба, бледно-зеленого и прозрачного, как вода. Никакой шум не доходил снаружи в этот внутренний двор, в этот полный света и тишины колодезь. Здесь царил мир, как в монастыре, но в таком монастыре, где не исключе­ны тонкие наслаждения. Растущие в тени лилии и не­сколько тубероз распространяли запах, которым был проникнут весь этот просторный андалузский дом.

Слуга-негр провел меня к хозяевам.

В это убежище отдыха и покоя меня привела друж­ба. Приготовленная для меня комната выходила на дру­гой патио, не столь большой, как первый; На столе стояли розы; были приготовлены папиросы на ночь и прекрасная бумага для работы. Я остался один, охва­ченный чувством довольства, опьянявшего все мое су­щество; вокруг меня все было чисто, элегантно и изы­сканно. В каждой вещи чувствовалось дружеское и пол­ное внимания отношение. Воздух был легкий и я уже не ощущал подавляющего тропического зноя и еще более тяжелого чувства одиночества,. Розы благоухали. Я приложил к ним лицо и ощутил их атласную све­жесть и, кажется, между их лепестками осталась

одна слезинка.

Светлые и спокойные дни провел я в этих стенах.

Там были диваны, крытые дорогим, старинным шел­ком и китайскими вышивками. Цветы арума с ле­пестками, точно из светлой меди, благоухали в томных металлических вазах.

Лепестки лилий распространяли свой запах по всем комнатам, а ночью он чувствовался даже в патио, куда доносил его легкий ветерок. Вагнер, Дебюсси и Дюпарк ожидали на фортепиано опытной руки, которая бы их перелистала. И часто, по вечерам, раздавались звуки мелодии, в то время, как я, в озаренной мягким светом комнате, любовался, сквозь белые арки террасы, на ноч­ное небо, темное, как бархатное покрывало, усыпанное звездами.

Дом, где царило вечное лето! По утрам мозаичный пол патио сверкал ослепительным блеском. Широкая полоса лазури ложилась на каменный карниз. Под ярким солнцем покачивались пальмовидные листья растений.

И всегда то же неизменное великолепие. Всегда те же чистые ласки лилий и арумов и движение солнца по закругленному, как форфоровый свод, небу и надви­гающаяся тень гор.

С террасы видны крыши, колокольни, пальмовое дерево, но городской шум не доходит до нас.

Город окружен господствующими над ним странными горами, дикими и лишенными растительности, которые в ночи принимают самые разнообразные оттенки. На них набегают лиловые тени, длинные зеленоватые полосы и голубые переливы всех оттенков голубого цвета. По­степенно расщелины заполняются, резкие выступы сглаживаются, склоны становятся гладкими и вытяги­ваются, как застывшие волны у подножия неба, еще светлого на западе, где точно раскрываются прозрач­ные оранжевые озера. Коршуны медленно описывают большие круги на золотом фоне неба и случается иногда, что один из них чуть не задевает нас крылом. На вос­токе, над садами, сгущается мрак. В церкви звонит колокол. Внезапно загоревшаяся лампа напоминает, что день, один из ясных и спокойных дней в этом светлом доме кончился.

Тогда тропическая ночь охватывает дом; патио уто­пает в голубом сиянии, в котором выделяются строй­ные контуры колонн; она ласкает растения и едва слыш­ный шорох их кажется шопотом невидимых существ; легкий теплый ветерок наполнен пылью с тычинок лилий.

Глубокое небо искрится тысячами звезд, неизвест­ных самым теплым августовским ночам Европы. Их неровный и дрожащий свет ласкает цветы с неясным запахом, забытые в вазах...

Светлый дом! Длинная вереница часов текла в нем в вечном золоте солнечных лучей и в тихой лени; по­немногу исчезали желания и сожаления и хотелось жить только настоящим. Лихорадочная жизнь наших евро­пейских городов забывалась перед непрестанным вели­колепием тропического неба и перед этой раститель­ностью, не знающей ни весны, ни осени. К чему желать? Зачем гнаться за неуловимым? Я не испытывал ни ма­лейшего желания переступить через порог дома и сме­шаться с шумной уличной толпой. Здесь был мир, здесь были все богатства света: колебание желтой тени на камне, одинокая пальма и звук дружеского голоса, по­хожий на тихое журчанье ручья.