Где же ты, Орфей?
Шрифт:
— Ты думаешь, мисс Пластик там?
Он пожал плечами. Выражение его лица было невероятно апатичным. Но если бы Полиника снимали со спины, он мог бы показаться настоящим героем. Полиник сжал блестящую дверную ручку и с нажимом открыл дверь, так что нечто хрустнуло. Я протиснулась сквозь узкий проход вместе с ним. Комнатка была небольшой, розовой, как выпускное платье или деньрожденный торт, какого-то особого, праздничного оттенка, не совсем похожего на тот, что окружал нас в гостиной. Я увидела разбросанные по полу комиксы, обертки из-под леденцов. Жилище набоковской Лолиты, бутона, распускающегося на рассвете общества массового потребления. Мисс Пластик должна была быть подростком в условные пятидесятые. Наверное, такой была ее старая комната. Я едва не
На розовой веревке болтались пластиковые, гипсовые, фаянсовые части тел. Они были предельно анатомичны, становилось даже страшно, хотя я видела, что это материал, а вовсе не плоть. Кто-то с жутким умением и тревожащим талантом придал фарфору и гипсу такое сходство с детскими руками, ногами и головами, что у меня закружилась голова. Каждый пальчик, родинки, ссадины, все было исполнено с извращенной подробностью. А ведь что-то такое я и ожидала найти в этом доме.
Части кукол. Они болтались, словно вещи, но до конца вещами не были. Чьи-то руки придали им слишком точное сходство с настоящими руками (головами, ногами). В то же время, я понимала, что эти части исполнены в разных жанрах. Фаянсовые игрушки для девочек с хорошим вкусом и настоящие, фотографически точные дети, которые могли бы играть с этими игрушками, если бы только некий Пигмалион вдохнул в них жизнь. Даже пластиковые детали смотрелись анатомически совершенными, никаких условностей, никаких поблажек, но блестящий стиль барби все равно был сохранен.
Это было по-своему прекрасно, но следовало закону "зловещей долины" и подспудно несло страх. Впрочем, в первую секунду ничего более реального, чем страх, попросту не было. Я закричала, думая не то об Одиссее, не то о мисс Пластик, о чем-то неестественном и убийственном.
— Что случилось? — спросил Полиник. Взгляд его поднялся туда же, куда смотрела я, и он сказал:
— О, нет. Это просто мои вещи. Они промокли, пока мы добирались сюда. Повесил просушить.
Я посмотрела на него. Наверное, глаза у меня были круглые и лишенные всякого понимания, потом что Полиник добавил:
— Я делаю детей. Не в том смысле. Это мое искусство.
— Ты что, извращенец?
— Все так реагируют, — ответил Полиник. Я протянула руку и коснулась гипсовой ножки с гладкой пяткой. Мне стало жалко этого даже не существующего ребенка.
— Ничего удивительного, — сказала я. — Это же дети!
— Это не дети. Это куски гипса, фарфора и пластика.
Тогда я поняла, что Полиник был талантлив по-настоящему. Потому что я, ни на секунду не выпуская из виду этот факт, совершенно о нем забыла. Именно так, в конце концов, и можно было определить, что есть настоящее искусство. Между материалом и образом лежал зазор, и я сама не заметила, как он расширяется в моем сознании. Изображающее почти стало изображаемым. Бездна увеличилась, а затем схлопнулась, как-то так описывал Орфей Большой Взрыв. А может быть, наоборот.
Полиник сказал:
— В общем, ничего страшного. Просто вот люблю делать детей с детства.
— Прозвучало ужасно.
— Ну, когда я был ребенком, это всех умиляло.
А потом мы услышали какой-то шум, кто-то в шкафу не то вздохнул, не то тихонько хихикнул. И я подумала, что самое время для мисс Пластик распахнуть двери с широкой улыбкой мертвой актрисы. Ничего, однако, не происходило. Если бы мы были в фильме, критики признали бы его самым скучным за всю историю кино. Полиник подошел к шкафу и попытался распахнуть его. Сначала мне показалось, что дверцы сопротивляются, затем я поняла, что это делает кто-то за ними. Я попыталась помочь Полинику, но даже вдвоем мы справились не сразу, а потом я почувствовала сильный удар в живот. Я отшатнулась, было больно, и дыхание стало совершенно невозможной штукой на некоторое время. В живот меня пнули ногой в смешном кроссовке со светящейся подошвой. От удара он тут же засиял розовым. Но его обладатель оставался для меня скрытым из-за темной пелены,
— Отвали! — рявкнула она. Полиник покачал головой, он все еще тяжело дышал. Видимо, ему удар достался еще более мощный, чем мне.
— Подожди! — крикнула я. — Ты кто такая? И что здесь делаешь?
— Официантка, мать твою, — пробормотала она, а затем приготовилась пнуть Полиника, но я подбежала к ней и попыталась оттащить.
— Слушайте, — сказала она. — Я не хочу вас избивать.
— Тогда не надо, — ответил Полиник. — Просто объяснись.
— Мы думали, что ты призрак.
— Здорово, — сказала она и схватилась за ручку двери. Я увидела обкусанные ногти и облезлый лак. Мне удалось на пару секунд оттянуть ее назад, этого Полинику хватило для того, чтобы податься вверх в попытке загородить ей дверь. Однако, Полиник только ударился о ручку двери, и девушка засмеялась. Одной рукой она крепко держала альбом, костяшки ее пальцев побелели. Я видела, ей очень важна эта вещь. Он был розовый, и на нем была блестящая золотая звезда.
— Серьезно, вы меня достали, — сказала она сквозь смех. Мне показалось, что она пытается изобразить негодование, но это выходит у нее так же успешно, как у очень доброй и детолюбивой учительницы.
— Это мой дом, — сказал Полиник. — Что тебе тут нужно?
Девушка тут же нахмурилась.
— Он не твой. Этом дом Леды.
Девушка выглядела оскорбленной, так что никаких сомнений не было в том, что Леда и есть мисс Пластик, а не какая-нибудь ее бывшая сожительница, которую переселили отсюда после приезда Семьсот Пятнадцатой.
— Ладно, не мой, — покорно кивнул Полиник. — Но ты все равно не имеешь права тут находиться!
Девушка перешла в наступление. Она сделала пару шагов в Полинику, склонилась над ним.
— Слушай, Леда мертва, а мы были подругами. Я скучаю.
Я вдруг заметила, что у девушки на бедре пятно крови. Такое неожиданное на мятном пространстве ее юбки, довольно большое и очень вязкое. Я поняла, почему не замечала его раньше — девушка ходила, говорила и вела себя так, словно не замечает его.
— И ты пробралась сюда, рискуя собственной жизнью, чтобы забрать альбом с вашими детскими фотографиями? — спросила я. Меня это восхитило, и я улыбнулась. Девушка криво оскалилась — улыбка у нее была неожиданно неприятная, зубастая, как у собаки. Затем взгляд ее стал серьезным. Полиник сказал:
— Если она и поверит в это, то я — нет.
— Только не пытайся казаться страшнее, чем ты есть, а то я на тебя наступлю.
— Ладно, хорошо.
Девушка цокнула языком и закатила глаза. А затем сказала:
— Все, уговорили.
Мы не очень-то уговаривали.
— Этот альбом нужен мне для жутко тайных секретных дел на Свалке. Теперь пропустите?
Она знала, на что давить. Никому, даже Гектору, не пришло бы в голову сдать ее нашим хозяевам. В мире, где у жертв нет ничего общего с захватчиками, не может быть коллаборации. Теперь я уважала ее, и я бы многое отдала, чтобы помочь ей.
— Леда была нашим агентом, — сказала девушка. — Я — Ио. И я пришла, чтобы забрать альбом. Для этого мне пришлось играть в дурацкую игру с переодеваниями и потерять много крови.