Где живет голубой лебедь?
Шрифт:
Утром он вместе с женой провожал сына. Было жарко, июльский зной — в разгаре, пыльные деревья во дворе стояли недвижно, как бы распятые солнцем.
Жена сказала:
— Сядем на дорожку, чтобы все было хорошо.
Они сели. Сын — на тахту. Алексей Сергеевич и жена — на стулья.
Сын встал первый. Вынул красный карандаш из кармана, обвел им точку на карте. Выразительно глянул на отца.
— Маленький остров, — сказал он. — Совсем маленький остров.
И отец кивнул ему, словно обещал хранить тайну, известную
До сих пор на карте краснеет кружок, двадцать лет тому назад обведенный карандашом.
Алексею Сергеевичу вспомнилось: когда-то они с Митей поехали на месяц в Геленджик, жили там на окраине, в приземистом, горячо и ярко освещенном солнцем домике, окнами в сад.
В саду — грецкий орех, акация и сливы, много деревьев с красными и синими сливами. Митя ложился на траву, пригибал к себе ветку, губами срывал с ветки сливы.
С утра шли на пляж, лежали на берегу блистающего под солнцем моря. Пена у самого берега. Пройдет катер, оставит за собой разъяренные волны. Митя вскочит, побежит купаться, подпрыгивая на бегу, — раскаленные камни больно жгут ноги.
Искупавшись, начинал бросать камешки в море. Камешки по нескольку раз взлетали, падали, ударялись о волны и снова взлетали. Так умел бросать один лишь Митя. Он почернел от загара, только впадинка на горле белела незащищенно. Смуглые руки в золотистых, выгоревших начисто волосках.
До чего ясно помнится жаркий, светоносный мир зеленого городка на берегу Черного моря!
Может, и правда, похож чем-то Геленджик на Святую Елену?
Алексей Сергеевич прижался щекой к карте.
— Митя, — сказал он нежно и горько. — Как же так, Митя?..
Он писал всю ночь. Увлеченный работой, забыл обо всем, благо печень молчала и не было опоясывающих болей.
Лишь изредка, когда думал над каким-нибудь предложением, он отрывался от работы, и тогда руки его начинали непроизвольно ощупывать опухоль.
Он сердился на себя, сколько можно проверять одно и то же?
А пальцы сами тянулись к тому плотному, чужеродному, что грубо вклинилось в его тело, и он нажимал — сперва одним пальцем, потом двумя, потом всей ладонью, пытаясь определить его границы.
Вот она, он ощущает ее, казалось бы, всем существом, она живет, дышит вместе с ним, питается его соками и растет, жадно, неукротимо растет.
Он сам себе поставил диагноз и знал, что не ошибся, и не пытался спрятаться от того, что ожидало его.
В прошлом году он оперировал старого знакомого, доктора Когана. Рак желудка с метастазами в печени.
Когану было шестьдесят четыре года. Отличный диагност, умница, острослов. Упрямый, как бес. Каждый день находил у себя все новые и новые болезни: то воспаление поджелудочной железы, то доброкачественную опухоль в толстой кишке, то, неожиданно, цирроз печени.
На все был согласен, только не на то,
— Давай действуй скорее, у меня дел много, на даче посадки ждут, и клубничные усы надо пересаживать. Совсем у меня клубника выродилась.
— У тебя хорошая дача? — спросил Алексей Сергеевич.
Коган даже захлебнулся от восторга.
— Чудо! Кругом лес, озеро в лесу, а участок — сплошь сосны и яблони.
Надеялся выздороветь. Утверждал:
— Я — больной не подопытный, а просто опытный. Все сам знаю. Как лягу на стол, начну командовать!
Да, опытный больной, врач, а до конца не верил, что у него может быть такое. У кого другого, только не у него.
Алексей Сергеевич вскрыл и тут же зашил полость. Ничего нельзя было сделать.
Каждый день приближал больного к концу. Врачи говорят о таких: «быстро утяжеляется».
Алексей Сергеевич пробовал развлечь его, вспоминал о старых друзьях, о госпитале, в котором вместе работали. Коган молчал, плотно закрыв глаза.
— Поправишься, я к тебе на свежую клубнику приеду.
Коган ничего не ответил, только, приоткрыв глаза, взглянул на него. Что было в этом взгляде?
Павлищев сказал как-то:
— Я первый поставлю себе диагноз. Меня не проведешь!
Алексей Сергеевич вспомнил Когана:
— Врачи часто ошибаются, когда сами себе ставят диагноз.
— Они хотят ошибиться, — сказал Павлищев. — Не желают верить, и баста. А есть такие, что все понимают.
И привел в пример академика Павлова. К нему пришел кто-то, Павлов не пустил к себе, просил передать: «Павлов занят, Павлов умирает».
«А я мог бы сказать так?» — подумал Алексей Сергеевич.
И решил: нет, не сумел бы. Даже наверняка не сумел бы.
На рассвете он почувствовал боль в правом боку. Боль входила неторопливо, с обдуманным ехидством, постепенно вонзаясь, словно узкое лезвие ножа.
Он положил руку на бок, но боль не проходила, становилась все злей, все настойчивей. Теперь уже не заснуть.
Он встал, вышел на кухню, вскипятил воду для шприца и впрыснул себе промедол.
«Сейчас засну, — подумал с удовольствием. — Часа на четыре сон обеспечен».
Лег в постель, натянул повыше одеяло. Отныне с каждым днем это будет становиться правилом: колоть себе пантопон, морфий, промедол, чтобы вырвать у боли хотя бы несколько часов сна.
А что будет потом, когда он уже не сумеет сам впрыскивать, не найдет в себе сил вскипятить воду, направить шприц твердой рукой?
Что думать об этом! Как будет, так будет. В конце-то концов есть много выходов, и можно всегда отыскать один, самый надежный.
Его разбудил телефонный звонок. Он приоткрыл глаза, посмотрел на часы. Без четверти два. Стало быть, спал не меньше пяти часов. Прекрасно!