Геббельс. Портрет на фоне дневника.
Шрифт:
29 марта 1926. Сегодня утром письмо от Гитлера. Я должен выступать в Мюнхене. Хорошо!
31 марта 1926. Выступал в четверг в Мюнхене. Один день у Гитлера.
6 апреля 1926. Бедная Эльзляйн! Выше голову, дитя. Мы все несем вину отцов! Несем без жалоб!
13 апреля 1926. Вечером прибытие в Мюнхен. Автомобиль Гитлера тут. К отелю. Какой знатный прием… В 8-м вечера на автомобиле в «Бюргерброй» (пивную). Гитлер уже здесь. Мое сердце стучит, готрвое разорваться. В зале. Неистовое приветствие. Человек на человеке. Голова на голове. Штрейхер
Те же положения, высказанные Гитлером, два месяца назад ошарашили Геббельса, теперь они не только безоговорочно принимаются им, но с ликованием, с восторгом и восхищением. Все дело в том, что надо «вжиться» в новую идею, внушал он себе ранее, когда только примкнул к национал-социалистам. К этому же способу самовнушения успешно прибегнул он и на этот раз, и, конечно же, в страхе отторгнутости и потери веры в вождя, в жажде отдаться во власть Гитлера над собой. «Я преклоняюсь перед большим меня, перед политическим гением» – насущная для него формула. Лишь опираясь на нее, видя перед собой сильного человека, фюрера, он может внутренне собраться, преодолеть расхристанность, страх перед жизнью, преследующее чувство отчаяния – комплекс неполноценности.
В заключение этого вечера Геббельс едет с Гиммлером в какой-то город. «Там я выступаю. Перед порядочными парнями. Это Бавария. Верность и пиво».
К событиям в пореволюционной России у Геббельса повышенный интерес. Похоже – к универсальности идеи, хотя он так не формулирует. Он то поругивает большевиков, то восклицает: «Я – немецкий большевик!», видимо, потому, что считает себя поборником классовой борьбы. Россия тоже пострадавшая страна и к Версальскому договору никакого отношения не имеет. И в выборе, с кем смыкаться, Геббельс явно тяготеет к России. Против Англии.
Ранее, когда он еще не обслуживал формирующуюся национал-социалистическую политику, он мог записать с сентиментальным чувством нечто схожее с тем, что в это время курсирует в либеральной немецкой прессе, гадающей о судьбах России: «Россия найдет новую христианскую веру со всем юношеским пылом и всей детской верой, с религиозной скорбью и фанатизмом». А Гитлер выделил в «Майн кампф»: «Никакой сентиментальности во внешней политике». Это о завоевании Lebenshtraum (жизненного пространства) для немцев на Востоке. И теперь, выступая, со всей брутальностью заявил: Против России. В Союзе с Англией и Италией. «Россия готова нас сожрать». Мы сами присвоим ее.
Через три дня после выступления Гитлера Геббельс завозит ему цветы. За этим – невысказанное в дневнике признание
В угоду Гитлеру он будет еще и еще отступаться от всего, что считал «своим», пока оно не иссякнет за ненадобностью и он не останется лишь эхом Гитлера в дневнике и рупором его во внешней среде.
«Потрясающая духовная личность. Никогда не знаешь, что ждать от его своенравия». Не одному лишь Геббельсу импонирует своенравие Гитлера, оно тоже входит в набор представлений его окружения о диктаторе, который должен быть непознаваем. «Как оратор – удивительное триединство жеста, мимики и слова. Прирожденный разжигатель. С ним можно завоевать мир. Дать ему волю, и он разрушит коррумпированную республику… Он знает все, гении… Такой малый может переделать мир».
Что касается отношения к России, то Геббельс отступится, но в дневнике еще будут слышны арьергардные вздохи. «Дочитал «Распутина». Вечная загадка Россия. Сможем ли мы в Европе когда-нибудь понять ее и сориентироваться? Вряд ли». «Сегодня вечером буду смотреть большевистский фильм «Броненосец «Потемкин». Кауфман считает его блестящим».
«Каков путь наверх! За два года! Я родился под доброй звездой».
С того дня, когда Геббельс попал в Веймар на смотр националистических сил, он пристал к Штрассеру, одному из самых влиятельных лидеров национал-социалистического движения. Он восхищался им, стал его помощником, сотрудничал в его изданиях и – это было огромным успехом по его первоначальным меркам – стал редактором еженедельной газеты в Эльберфельде.
Стремясь выделиться – «Я сам сотворю свою славу», – он до изнеможения носится по городам с агитационными выступлениями. За год «я выступал 189 раз», «Я вешу 100 фунтов», – так поиздержался он. Пишет статьи, заметки в партийную прессу.
Но на политической сцене, где со своим мюнхенским окружением Гитлер, где ярый Штрейхер по одну сторону от них, Штрассер по другую, где маячат Геринг, Гесс, Лей и другие заметные персонажи, Геббельс при всех своих стараниях пока что на второстепенных ролях, тогда как метит уже в «первые любовники».
При содействии Штрассера он протиснулся к Гитлеру и от малейшей благосклонности того, как и от собственных успехов («каков путь наверх!»), готов воспарить, но также готов и истерически сникнуть от несоответствия представлений о своем «жертвенном» вкладе в движение с реальным своим положением в партийной иерархии. Его положение недостаточно закреплено организационно, и вовсе скудно поддерживается он материально. Решив: «Гитлер полюбил меня, как никого другого», он спустя три дня уже оплакивает себя: «Через меня переступят и пойдут дальше. Одним трупом больше на поле битвы веков».
19 апреля 1926. Гитлер еще говорит. В экстазе. Гром одобрения.
24 апреля 1926. Шлюхи стоят у дверей и зазывают. Полураздетые. Ужасно!.. Торговля телом! Я готов заплакать! Неужто мужчина пойдет? За деньги! Страсть превратилась в бесстыдство. Вот оно общество!.. На улицах блондинки обнимают ухмыляющихся китайцев! Полиция смеется. Вот буржуазное государство! Все – лишь страсть или гешефт.