Гекатомба
Шрифт:
– Не ори на меня!
– прорвало Дмитрия.
– На тебя не орать, а к стенке ставить надо, - уже тише заметил Юра. Не можешь без эффектов, на собственной шкуре эспериментируй, понял? Нет чтобы, по-человечески, зайти в кабинет, с женой, собакой и кошкой. Думаешь, я не знаю, зачем ты сумку в коридоре оставил? Хотел нас на вшивость проверить, спонтом, кто-то в коридоре бомбу оставил. Дурак! Когда ты уже в "молодо-зелено" наиграешься?
– Не было у меня "молодо"!
– краснея, начал заводиться Осенев.
– Мое "молодо"
Звонарев тяжело, из-под лобья, уставился на друга.
– Ну, скажи! Скажи еще, что ты меня туда не посылал!
– запальчиво продолжал Дмитрий.
– Я тебя сейчас пошлю так далеко, раз и навсегда, что ты рискуешь никогда юольше ко мне не вернуться.
Они зло смотрели друг на друга.
– Эй, мужики, - Миша осторожно втиснулся между ними, - а слабо перестрелку устроить?
Осенев расслабился, неловко тряхнул Юрия за плечо:
– Ладно, извини. Что-то я в последнее время всех в дурацкое положение ставлю...
Звонарев кивнул и тоже хлопнул его по плечу:
– Да и я... погорячился... Неловко как-то с Аглаей получилось.
– Ой, чайник кипит!
– пытаясь скрыть неловкость, засуетился Жарков. Идите чай пить, горячие приморские парни.
– Я сейчас, - Димка быстро вышел из кабинета.
Звонарев сел за свой стол и уткнулся в бумаги, но сосредоточиться не получалось. "Зажрался, сукин сын!
– зло подумал он.
– Ни дня без своих вонючих приколов прожить не может. Или контуженные все такие? Время от времени с тормозов соскакивают. Нормальный, вроде, мужик, но нет-нет и начинает из него дерьмецо, как из канализации переть: все кругом сволочи и все ему должны за его гребанные фронтовые годы. А, может, не ненависть это, а боль? И не на голову он контуженный, а на то, что глубоко внутри, чему и названия-то нет. Душа? Нутро?
Он все пытается выпендриться, на виду и на слуху быть. Не оттого ли, что в Афгане полтора года, как стиснутая до упора пружина, существовал? Укрыться, спрятаться, стать невидимым - значило остаться в живых, перехитрить смерть, отгородиться от страха. Полтора года - ползком, перебежками, на брюхе, распластавшись по земле, вжимаясь в траву, песок, в камни и даже в воздух. А теперь ограничитель сняли и его прорвало. Теперь он жмет до упора других, порой, самых близких и дорогих, часто неосознанно.
Война гипертрофировала в нем инстинкт самосохранения, превратив в упреждающе-ударную дубину. Вообще-то зря я на него наехал, еще и при Михаиле. Интересно, куда это он рванул и вернется ли?"
Осенев вернулся. В руках у него был пакет, от которого по кабинету поплыл знакомый операм запах сдобы и горячих пирожков. Жарков шумно втянул в себя воздух:
– Димыч, неужели? Мои любимые... с калюнчиком цианистым.
– Пока гражданин начальник с моей супругой беседовать изволят, давайте поедим.
– Я - за!
–
– Юра, а ты?
– осторожно спросил Осенев.
– И ты еще, мальчик, спрашиваешь? Когда это менты от халявы отказывались? Все, заканчиваю.
Спустя несколько минут, они с аппетитом принялись за еду.
– Кстати, Дима, - нарушил молчание Жарков, - прости за нескромный вопрос. Сколько тебе платят?
– Он кивнул на стол: - Широко живешь. Или коммерческая тайна?
– Угу, тайна, - промычал Дмитрий с набитым ртом.
– Ты в налоговую звякнешь, а мне Альбина потом вырванные годы сделает.
– У вас вакансий нет случайно?
– Опоздал, сатрапик. Была, но уже мужичка взяли. Без образования, правда, но талант от Бога.
– Не боишься конкуренции?
– спросил Юра.
– Мы с ним параллельными курсами идем. Он по "социалке" работает.
– Павлов?
– Юрий перестал жевать.
– Это его статья "Затеряный мир", о бомжах на свалке? Сильно написано. Видно, талант у мужика. Павлов псевдоним или настоящая фамилия?
Дмитрий кивнул:
– Настоящая. Он еще и тезка твой, тоже Юра.
– Кем он раньше работал?
– поинтересовался Миша.
– По-моему, связистом. Потом его, вроде, сократили. Точно не знаю. Я с ним толком и не общался: "Здрасьте - до свиданья" - и все дела. Если честно, просто некогда. Но Машуня наша ему прозвище интересное дала - Наг.
– Это из "Маугли"?
– решил блеснуть эрудицией Жарков.
– Миша, - снисходительно заметил Юра, - ты когда последний раз сыну книжки читал?
– А! Вспомнил! Киплинг, про мангусту - змеи Наг и Нагайна. За что это она его так уделала?
Димка пожал плечами:
– Говорит, взгляд у него временами, как у кобры - жуткий и немигающий.
– Честно говоря, неплохой зверинец у Альбины подобрался, - засмеялся Жарков.
– У тебя тоже прозвище есть?
– Вепрь, - усмехнулся Димыч.
– Но это облагороженное. Свиньей меня назвать Машуне воспитание не позволяет, я ведь в "отбросах" роюсь, пояснил он.
– А кто мы по ее классификации?
– Да что-то французское, - смутился Димыч и неопределенно помахал в воздухе рукой.
– Ну-у, типа там, Жерминаль, Жизель, Жорж Санд, с примесью египтологии.
– Иди ты!
– изумился Михаил.
– И как это звучит?
– Жкнвз, - скороговоркой пробурчал Осенев, не уточняя вслух, что именно это означает.
– Как-как?
– не понял Михаил.
– Вот пристал... Скарабеи! В Древнем Египте - священные насекомые, между прочим.
В кабинете повисло неловкое молчание.
– Между прочим, говоришь?
– ласково переспросил Жарков.
– Насколько мне известно, скарабеи - это навозные жуки.
– Миша, съешь плюшечку, смотри, какая румяненькая, - заискивающе произнес Осенев.