Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Мне жаль. Как ты?

Зачем она спросила? Разве отец никому ничего не рассказал? Сомневаюсь, что такое нехорошее событие мимо его друзей прошло. Отец Смирновой — ближайший друг моего папА, а пол мужской любит за сигареткой или кружкой пенного о жизни потрещать.

— Сменим тему, Тоник. Ставь кофе. Есть хочу, — скидываю то, что набрал на прилавок. — Считай товар! Все за мой счет.

— Петь… — настораживается и, кажется, действительно увлажняет свои странные глаза.

— Довольно, Тузик! Плачу карточкой и… — осекаюсь, замечая недавно подаренного неживого пса, сидящим рядом возле антикварной кассы. — Как зовут этого питомца? — киваю на щенка.

— ТибО, — отвечает и пробивает мой товар.

Зашел

подарок? Держит рядом, значит, робот ей небезразличен или тот посетитель Тонечке зашел?

— Черный кофе. Мне без сахара, а тебе? — прищурив глаз, интересуюсь у нее.

— Зеленый чай. От кофе воздержусь.

— В завязке, что ли?

— Сердце берегу, — на полном серьезе отвечает.

Намерена прожить сто лет? Нехилые замашки у этой замарашки.

— Смирнова! — рявкаю, протягивая для оплаты свою карточку.

— Ну? — прикладывает к терминалу и ждет подтверждения транзакции.

— Я ведь по объявлению пришел. Хочу, чтобы ты это знала.

— М? — она приклеилась к экрану своего компьютера.

— Шоколатье и сменный продавец, — щелкаю картонной карточкой по прилавку, хлопаю пальцем по бумажному прямоугольнику и подвигаю его поближе к ней.

— Кого предложишь, Велихов? — она рассматривает то, что я ей протянул.

— Себя, Антония.

— Что? — как будто бы не верит в то, что слышит. Прищуривается и и еще раз задает вопрос. — Что ты сказал?

— Мне нужна подработка, Тузик. И старый верный друг. Скучно и сезонная хандра идет. Длинные ночи, короткие дни…

— Ты депрессивный, Велихов?

— Есть немного, — хмыкаю и с шипением смеюсь.

— Нет, — не сводя с меня глаз, отказывает.

— Причина этого решения?

— Ты мужчина.

— Определенно. Но…

— Я ищу женщину, Петруччио. Здесь женский коллектив, а ты…

— Пошловато из твоих уст звучит. Не находишь? Баб плодишь вокруг. Не боишься женских склок и зависти? Вы ведь, девочки, весьма жестоки к себе подобным…

— Я сказала «нет», — грубо обрывает мою речь.

Посмотрим… Похоже, пора выполнять туше и завершать партию.

— Спорим?

— Чего-чего? — Смирнова упирается ладонями в стол.

— Спорим, Тузик? — подмигиваю и про себя считаю. — Мужчина справится с тем, что ты предложишь девочкам, очереди из которых я вообще не наблюдаю. М? Я круче, Ния! Хочешь пари?

Один, два, три…

— Я принимаю, — шипит и протягивает руку.

Руку? Ага-ага! Зажимаю мелкую ладонь и, не прикладывая особых усилий, с легкостью подтаскиваю Тоника к себе лицом и, обхватив затылок, запечатываю наше смелое «слабо» азартным поцелуем в розовые губы.

— М-м-м, — мычит и дергается Ния, но вызов, по-видимому, и поддерживает… И принимает!

На мой внезапный поцелуй Смирнова нежно отвечает.

Глава 3

Петр

Мне кажется, или Тоник сильно изменилась с последней нашей встречи?

— А как там? — спрашивает Смирнова, перекатывая между тонких, почти детских, пальцев булочный мякиш. — В той стране? Расскажи хоть что-нибудь…

Она как будто стала старше? Не в том, конечно, смысле, что выглядит суровой, очень взрослой тетей, у которой жизненного, в том числе полового, опыта столько, что страшно рассказать, а список показать зазорно. А в том, что у мелкой шкоды и девочки-«осмелься только попросить» определенно появилась грудь, обрисовалась талия и выступили бедра, да игривый и кокетливый то ли карий, то ли серый глаз горит не юношеским дурным задором, а семафорит диаметрально противоположными сигналами, например:

«Хочешь меня, парень? Нравлюсь? А если так?».

По-моему, у самой младшей Смирновой, наконец-то, обозначился тот самый шарм, о котором в народе говорят, как об изюминке или индивидуальном очаровании.

Откровенно говоря, она всегда была с небольшой харизмой — бесящей, скотской, аморальной, что ли? Все со знаком минус, с вполне понятным направлением в лихую сторону. Тонька почти профессионально, словно где-то этому училась, доводила до трясучки ближайшее окружение, провоцировала и устраивала соревнования — не на жизнь, а на смерть, кто изощреннее и лучше всех достанет маму с папой, например, или подтолкнет шатающегося товарища в заиленную лужу, в которой он или захлебнется, или очередным опытом обрастет, словно влажная стена сине-зеленой плесенью, от которой, как известно, один раз поймав, не избавишься никогда.

Она, беспощадная и изощренная, всегда смеялась над нашими попытками обскакать или объегорить ее личину. Были… Были, безусловно, и на наших улицах праздники по случаю победы, но все же у Антонии таких триумфальных эпизодов значительно больше. Сергей, ее отец, бил кулаком себя в грудь, и кричал, подбородок высоко задрав:

«Да, моя курочка, да! Клюй в самое темечко трусливых шалопаев. Девчонки — страшная сила, чика! Моя красавица всех ближайших недомальчиков порвет! Я ставлю только на Смирнову. Кто желает еще высказаться? Петр, Саша, Илья? Кто из сопляков покажет класс? Как же вы невест себе найдете, если боитесь подойти к мелкой Нии?».

Его посыл, конечно, был понятен, а мы с трясущимися коленками дрожащими ручонками поднимали, как кость со шматом мяса, отцовский вызов и, как правило, «дружили» всей мужской компанией против жестоких странных игр его младшего неуправляемого ребенка, если хотели хоть какие-то очки в глазах своих родителей набрать. У Смирновых, родных братьев — Алексея и Сергея, — на двоих в сумме вышло на удивление четыре щелевые шишки и все, как говорится, с охренительным заскоком, словно не от той «сосны обыкновенной» произошли, у каждой гарпии в наличии свой персональный вид оружия, как в небезызвестной компьютерной игре. Ведьмы и колдуньи, да и только. А вот у игроков, увы, всего одна жизнь и не слишком трепетно относящиеся родители к их, как правило, трагической судьбе по окончании импровизированного детского ристалища. Все-таки мальчишки не девчонки, а значит, физически сильнее и психически устойчивее, например. Это да, конечно. Но! До первой встречи с неуправляемой и бесстрашной Нией. А после? После «полевого игрока» чары мелкой сучки как будто подменили. Применяла неисчерпаемую силу и жестким образом преобразовывала чувака разноглазая колдунья. Как минимум, в дергающемся, ревущем или взбесившемся от своей беспомощности пацаненке тяжело потом было узнать любимого сынка, на которого отец возлагал большие надежды и, вероятно, ставил деньги или перекидывал конфеты в качестве ставки на пари. Эти стервы — Даша, Ксения, Юлия и мерзкая Антония, словно всадники религиозного апокалипсиса, могли наворотить такого, что, как говорится, тяжело представить, да и вообще, ни в сказке сказать, ни пером описать. Могу сейчас ввернуть одним, ну очень емким, предложением:

«Бешеные бабы! Что с них взять?».

Присматриваюсь к собеседнице напротив и в голове долбаным репитом прокручиваю вопрос, накидывая слишком, как для меня, странных версий:

«Что с ней произошло? Брови выщипала — хм, и что? Прическу поменяла? Да такая же, по-моему. С ее лихих семнадцати у Тоника всегда в наличии короткая, совсем не портящая ее, стрижка, словно под мальчишку, такую даже невозможно на кулак намотать. Как в боях без правил — под стойкий ноль или ноль-пять. Зачем давать своему противнику ощутимое преимущество в виде крупных локонов, которые он мог бы вырвать и в качестве персонального кубка или трофея себе на пояс повязать. Не в пах же ей давать, в самом деле… А она согнется, если ее там неосторожно средним пальцем через это платьице пощекотать?».