Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

Определенно странный тон и загадочная тема нашей, казалось бы, простой и типа дружеской беседы. Если бы не знал, кто сейчас тут передо мной вращается и лихо чешет языком, то мог бы подумать, что вернулся к бывшей, которая меня словами понукает начать сначала, поскольку она любезно мне в кои-то веки энный шанс на «заново» дала.

— Ты обожглась на личном фронте, Тоник? Получила ранение в область сердца? Был глупый юноша с фасолинами между ног, который бросил эту дикую штучку? Помню-помню, как устраивали двойные свидания и совместные вечера. Как его там по имени? Последний, кажется, был… — подкатываю глаза, припоминая достойного

этого экземпляра мужественного героя. — Влад? Я вспомнил или угадал?

— Сменим тему! — резко останавливается, тормозя себя двумя руками, вцепившись пальцами в край стола.

— Согласен, Тузик! — замираю точно так же, напротив нее. — Я слушаю тебя!

Мягко, аккуратно и вызывающе неторопливо Смирнова укладывает руки на гладкую поверхность прилавка, а затем уткнувшись острым подбородком в самое плотное и удобное место в ручной подушке где-то в районе соприкосновения двух кистей, устраивается, по-видимому, с небольшим удобством, прямо передо мной.

— Мне очень жаль, что твоя женщина ушла. Напомни, пожалуйста, как ее имя. Петь…

— Назад-назад, Антония. Слыхала про непересекаемые линии. Сейчас ты дергаешь одну из «этих». Поэтому — «стоп, земля», об этом говорить не будем.

А с ней — вообще! И никогда!

— Прими мои соболезнования, — двигая губами, добавляет жалостливое «пожалуйста» как будто шепотом или про себя.

— Принимаю! — грубо отрезаю.

Переживаю ли я за то, что остался типа «сиротой», когда жены лишился? Определенно — да. Вернее, я перестрадал и перешел на новый уровень, но это совершенно не означает, что об этом можно спокойно разговаривать, тем более с Антонией. К тому же Эля довольно странно успела «наградить» собой…

— Какие здесь местные новости, Тузик? В целом, да и в частности, конечно, — растягиваю рот в улыбке.

— Куры выполняют план по бракам и деторождению. Дашка вышла замуж за безрукого Ярослава, родила ему мальчишку и удочерила какую-то взрослую девчонку, — перехватив, мой удивленный взгляд, уточняет тут же. — Не спрашивай ни о чем, Велихов. Там, как в детском садике — гам, крик, ор и сплошная босота. Юла, кстати, недалеко от рыбки ушла. Она, прикинь, от Свята родила, но с огромной оговоркой — замуж цыпочка, увы, не вышла. Моя курочка — красавица, но не умница. Дала и не спросила сдачи. Он то ли бросил, то ли изменил, то ли навсегда исчез… Короче!

— Что это значит?

— Если бы я знала. В настоящий момент моя Юленька одна, тренирует выдержку и держит осаду, которую ей Котик Красов организовывает. Я уверена, что он ее получит в качестве своего утешительного приза и в благодарность за проявленное терпение и потраченные деньги. Уж больно систа несамостоятельна и ни к чему не приспособлена…

Чересчур надменное и очень субъективное мнение иногда жестокой к близким людям Нии! Рад, что младшая Смирнова себе не изменяет, когда людей смешивает с каким-нибудь дерьмом, возможно, эксклюзивным или крайне дорогим, но все же довольно ходовым товаром, когда дело касается кого-то «обласкать», «понежить» или на ручках «покачать». Даже родственная составляющая эту шавку от злословия не избавляет. Стерва она и есть стерва, хоть с улыбкой, хоть с бешеным оскалом или с посмертной маской на своем лице. Она, что ли, ненавидит свою старшую сестру? Уж больно рьяно поливает Юлю почти отборным, но своим собственным, неподражаемым матом. И ждет, по всей видимости, что я ее в этом поддержу?

— …

Она не выживет на пособие по уходу за ребенком и минимальную зарплату, по ее запросам — если откровенно, которую я ей здесь плачу. А зная ее тяжелый характер и хронические болячки «Я сама» и «Все смогу», а также — «В чьей-либо помощи не нуждаюсь», вопрос с ее замужеством восстанет быстро и довольно скоро. К тому же новый или старый ухажер сейчас весьма хорош. Петь…

Увы, она не успевает свою мысль закончить. В стеклянную уже закрытую на ключ дверь кто-то мягко барабанит, словно вор в ларек крадется или строитель прощупывает тонкое место в материале, чтобы насквозь полотно пробить, устроив не полноценный вход, а идеально круглую мышиную дыру.

Антония подскакивает на своем месте и всплескивает руками:

— Черт!

Это вряд ли! Хмыкаю и, закатив глаза, мол:

«Господи, Смирнова! Ты как всегда, в своем репертуаре!»,

не спеша поворачиваюсь в сторону выхода из торгового помещения. Не черт, не дьявол, не демон и не привидение, а всего лишь:

— Мама? — пялюсь на знакомую фигуру, сейчас ладонями упирающуюся в немного запотевшее стекло.

Пока я с открытым ртом и изумлением во взгляде и на своем лице рассматриваю высокую и ярко улыбающуюся женщину, по-детски корчащую мне смешные рожицы, к этой поздней посетительнице с той внешней стороны, в зеркальном отражении по правую все еще стучащую в дверь руку, подходит представительный мужчина:

— И отец? Вот это встреча! — проворачиваюсь на стуле и возвращаюсь своим фасом к насмерть перепуганной Смирновой, спрятавшей себя в ладонях и разлеживающейся, почти слившись с гладкой и чересчур блестящей поверхностью, на столе. — Откроем или прогоним любителей зефира и мороженого?

— Что? — бухтит куда-то в стол.

— Там мои родители, Смирнова. Увы или слава богу? Они не вооружены — зуб даю, но судя по стекающей слюне моей мамы очень голодны. Отец не сможет долго сдерживать свою «милую Наташу», которая, по-моему, подсела на твою продукцию. Ты что тут в яства подсыпаешь? Признавайся, мелкая чертовка. Наркоту? Эй, — осторожно дергаю ее за ухо, — ты там жива? Способна здраво мыслить? Тонь, все нормально? Ты в порядке или вызвать скорую? Полицию на всякий случай и какой-нибудь по назначению госкомитет?

— Как меня достали шутки из разряда «угадай кто» и «подкрадусь и напугаю до усрачки». Что ты там про наркоту ввернул?

— Что это и нехорошая статья, и хороший срок! Тобой определенно заинтересуются, если Велиховы скопом на тебя маляву подадут.

Похоже, мои таинственные визиты нанесли пусть небольшой, но все же ощутимый, ущерб неустойчивой женской психике. Ния вздрагивает от каждого шороха, словно нападения ожидает. Мои подколы ей совсем не помогают. Кажется, я нащупал болевую точку: темнота и одиночество, или уголовная ответственность и колония строгого режима. Тут — одно из двух!

— Боишься? — злобно ухмыляюсь. — Ты со сторожем сидишь. Забыла?

— Господи! — она рассматривает меня с нескрываемым пренебрежением во взгляде и даже в позе, которую слегка переменила после того, как я сказал, что там родные старики желают разбавить наш дуэт собой. — Защитник нашелся…

— Я про собаку говорю, Тузик. ТибО! Неужели про пса забыла? — при этом трогаю пластиковую башку отключенного игрушечного аппарата.

— Недоразвитый придурок! — шипит и шустро прыгает со стула на пол.