Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

— Я мужик и знаю, как ты устроена, Ния, — заведенной механической мартышкой бормочу. — Мужик, мужик… А ты? Ты женщина или просто так? Любитель потрещать?

— Отпусти! — стонет приказание и дергается в моих руках.

— Знаешь, что такое секс с мужчиной, шавка? — сжимаю ее плоть. — По-настоящему?

— Больной!

Да! Больной! Прямо в «яблочко», Смирнова!

— И это не ответ, — хмыкаю и клыками пробую на крепость тоненькую кожу.

— И-и-и, — прижимает ухо к своему плечу, толкается и крутится. — Да! Да! Да, козел. Конечно! Давно! А ты что думал?

— Думал, что меня ждала, например.

— Больно

надо. Я женщина, Велихов! Желаешь убедиться?

— Удиви меня!

— Раздевайся! — рычит куда-то в мою ямочку на шее.

Непросто иметь не очень-то высокий рост? Увы-увы!

— Не хочу, — мотаю головой. — Я могу потрогать там, где будет маленькой мерзавке хорошо. Вот здесь. Что скажешь? — прокладываю тракт по ее киске вперед-назад рукой. — Закончим то, что начали в кладовке? М? Что с настроением?

— Это все не то!

Опять двадцать пять!

— Не считается, не считается! — вращает головой, прикладываясь макушкой о мой подбородок.

— Все считается, — я мягко провожу по ее складкам, затем усиливаю нажим и пропускаю нежную кожу между пальцев. — Это все считается и…

— Быстрее-е-е-е, Велихов, — она вдруг шепчет мне на ухо и своей промежностью насаживается на мою ладонь.

Вот же заводная дрянь!

— Хочешь? — забросив одну руку мне за шею, второй Тонька трогает ширинку моих брюк. — Ты ведь возбужден…

— И этого абсолютно не скрываю…

Гладкая горячая кожа, липкая поверхность тела, дрожащая внутренняя часть ее идеального бедра, тонкий женский голосок, подначивающий к приключениям меня, жалящие поцелуи в шею и мой громкий стон, когда Антония кончает, зажав мою ладонь между своих ног.

— Как ты? — немного отдышавшись, задаю вопрос Смирновой.

Опускаю голову, прищуриваюсь и направляю взгляд вниз, в то сокровенное место, где пять минут назад рукой хозяйничал, словно девственный юнец, которому наконец-то разрешили прикоснуться к лобку понравившейся девчонки, пройдя с ним, правда, небольшой предварительный инструктаж о том, что можно с женской дыркой делать, а на что не стоит в его дебюте даже посягать.

— Нормально, — шепчет, обиженно сопит, пытается оттолкнуть меня. — Все?

— Все, — вытаскиваю руку и легонько шлепаю ее по заду. — Умница моя!

И сразу получаю резкую пощечину по своей довольной роже. Хитрая, умная и очень, чтоб ее черти взяли, резкая малышка.

«А это, блядь, что такое было?» — оскаливаюсь, вздернув верхнюю губу. — «Ты вообще чего?».

Глава 11

Петр

Горе тому, кто ее возьмет!

Как просто, и как, сука, верно. До жути прозаично, но в то же время охренеть как занимательно, а значит, пошло и до чертиков неприлично…

Что меня пугает? Или озлобляет, бесит, заставляет действовать неблагоразумно, истерично, немного грубо и… Твою мать! Очень опрометчиво, с большим количеством ошибок и недоделок… Отрадно знать, что я не двинулся мозгами, а всего лишь чуть-чуть поправил «флягу», насадив ее на свою башку, как долбаный стиляга — лихо, словно набекрень, выставив кудрявый вихор на обозрение в моей персоне всем заинтересованным дворнягам.

В нашем возрасте уже не секс — с защитой или без — страшит, а кое-что другое.

Что? Что? Что меня заводит и пугает, принуждая дичь творить и ошибаться день за днем…

— Я полагал… Я был уверен! Мы ведь обсудили

с тобой все моменты, связанные с поднятыми лапками, отлёжкой на спине в положении «трахни меня, кто как пожелает», откровенным бездействием, ленью или долбанной прокрастинацией, если тебе угодно так представлять свою некачественную работу, и как следствие, прогнозируемый неудовлетворительный результат непрофессиональных действий адвоката. Петр!!! — отец вещает обманчиво спокойным и подозрительно тихим, но в то же время чересчур надменным тоном, изображая из себя огромного питона, строящего одичавшего в джунглях нечёсаного пацана с пометкой «ритн бай Редьярд Киплинг»; в очередной — откровенно говоря, я сбился со счету — раз распекая меня за безграмотность, топорность и халатность в исполнении своих обязанностей защитника, представителя стороны, ведущей спор или тяжбу с кем-либо, кого защищают, обвиняют или заставляют оправдываться, доказывая свою правоту и честность, на открытом заседании под божьим недремлющим справедливым оком «Вашей чести» в черной мантии, которая, чего уж тут, никого не красит, а стройных и красивых женщин — если этих строгих дам можно так назвать — превращает в грозовую тучу с внушительным набором влаги, которую подслеповатая Фемида в ее лице, фигуре и манере изложения выплеснет тебе за шиворот, если ты сошлешься не на тот параграф из цитируемой статьи закона или проморгаешь какой-нибудь ключевой момент в трактовке разрабатываемого дела.

— Я… Короче…

— Я не закончил, — он встает, коленями отталкивает свое кресло, вынуждая трон вращаться с бешеной скоростью, выходит из-за стола и мягкой, но угрожающей походкой направляется ко мне, сидящему перед ним с отрешенным взглядом и глупенькой — однозначно — недоразвитой улыбкой, растекшейся, как мачмала по дну дубовой винной бочки, на моем лице. — Какого хрена ты творишь? — усадив свой зад на край стола, расставив длинные ноги и уперевшись ладонями в колени, Гриша верхней половиной тела подается на меня, сверкая холодным и недовольным, даже злобным, взглядом.

Упираюсь каблуками в пол, немного откланяюсь от него, и вцепившись пальцами в подлокотники своего лобного места, скалюсь, как щенок, попавшийся на горячем, шиплю и несколько раз моргаю, словно ловлю перед батей кокетливый приход. Я флиртую с собственным отцом, строю недотрогу, идиота старательно изображаю, жеманничаю? В поте лица дурака играю или я такой на самом деле есть? Деревянный глупый парень, который потрогал девочку в неподходящий для нее и для себя момент? Буратино! Болван, засунувший свой нос туда, куда не следовало смотреть, а не то что со своим свиным рылом в ее калашный ряд упорно лезть.

Не надо было! Не надо! Не стоило мне тогда плескаться с Тоней в душе, потом тянуть ее в постель, играть с ней там, прикасаясь к нежной женской коже, рассматривая каждую черту, рисуя пальцами по телу и облизывая потаенные участки, доводя до исступления мерзавку, которая, улыбаясь богатой итальянской бабой без бровей бесконечно повторяла, что я:

«Слабак! Слабак, но не мужик! Обыкновенный доходяга! Ты проиграл, Петруччио! Я победила! По-бе-ди-ла… Признай, пожалуйста!».

Шавка дергала ногами и сводила вместе бедра, сильно выгибая шею, цепляясь всеми десятью пальцами на своих ручонках в резное изголовье кровати, когда старательно подмахивала, насаживаясь глубже своей плотью на мой гуляющий по ее промежности язык…