Ген Химеры Часть 1
Шрифт:
— А на складе случайно не завалялось ненужной палатки? — без особой надежды поинтересовался он.
Айзек молчал, все так же странно улыбаясь. Они удалились от лагеря довольно далеко, и теперь брели между теплиц и хлевов. Ойтуш хотел было спросить, куда они идут, но было слишком поздно.
Совершенно неожиданно киборг схватил его за шею и пригвоздил к стене, подняв метра на два над землей. Подача кислорода резко прекратилась, и Ойтуш вцепился в его руки, безуспешно пытаясь разжать хромированные пальцы.
—
Айзек протащил Ойтуша вверх еще на несколько сантиметров, и тот почувствовал, как его кожа, скользя по стене, сдирается вместе со свитером.
— Ты трусливый ублюдок, поставивший под угрозу все, что я создавал в течение долгих лет, — продолжал Айзек, и Ойтуш понял, что это не игра. Он убьет его голыми руками. Прямо здесь и прямой сейчас.
В мгновение ока перед его глазами пронеслась фигурка Сати, точно так же поднятая вверх аниматусом. Неужели он так и не стал сильнее за те несколько месяцев, что прошли с того момента? Неужели даст так просто убить себя?
Но у Айзека не было слабых мест. Он был воплощением боевой мощи, идеальным синтезом машины и человека. А он? Он был лишь человеком из плоти и крови, болтающимся между жизнью и смертью в руках киборга.
— Ну что, готов умереть? — сказал Айзек, сжимая пальцы до хруста в позвоночнике.
— Да… пошел… ты, — сквозь зубы прорычал Ойтуш, лягая его по лицу. — К чертовой… матери!
Он целился в человеческие части тела, снова и снова пиная Айзека по лицу и тому, до чего мог достать. Человеческая рука киборга на секунду разжалась, и, воспользовавшись моментом, Ойтуш изо всех сил впился в нее зубами.
Зарычав, Айзек выпустил его из рук. Упав на землю, Ойтуш ждал, что сейчас этот монстр вынет свой тесак и прикончит его, но тот лишь оглушительно заржал.
— Ты не собирался убивать меня? — прохрипел Ойтуш, ощупывая свою шею. Удивительно, как он не потерял сознание от такой сильной хватки.
— Нет. Но я заставил тебя поверить в это, — сказал Айзек отсмеявшись.
— Я поверил. Было очень убедительно, — Ойтуш хотел было прислониться к стене, но тут же отшатнулся от боли: содранная кожа дала о себе знать.
Он чувствовал, что в его крови продолжает бушевать адреналиновая буря, но сил подняться не было. Айзек сидел на земле чуть поодаль, небрежно вытирая кровь, текущую из носа. Ойтуш оставил на его лице много кровоподтеков, но это, казалось, лишь поднимает настроение главе сопротивления.
— Люди, загнанные в угол на многое способны, не так ли? — усмехнулся он.
— Можно мне твое фото на память? Буду смотреть на твою разбитую рожу каждый раз, когда мне будет паршиво.
— Урок номер один, — проигнорировав его сарказм, сказал Айзек. — Если твой противник
— Зубной пасты не найдется? — спросил Ойтуш, сплевывая на землю. — А то рука твоя уж больно мерзкая.
— Урок номер два, — продолжал киборг, пропуская замечание мимо ушей. — Улыбайся. Никто не должен знать, что у тебя на уме.
Фыркнув, Ойтуш нервно рассмеялся, глядя куда-то в потолок. Злость кипела в нем: чертов ублюдок вначале чуть не задушил его, а теперь дает дурацкие советы. Ну-ну.
— Завтра ты будешь здесь в четыре утра, — сказал Айзек, поднимаясь с земли и помогая Ойтушу подняться. — Советую выспаться: тренировка будет тяжелой.
— Я не сказал, что согласен, — заметил парень.
— А я не сказал, что оставлю тебя в живых в следующий раз, — ответил Айзек, выдерживая тяжелый, почти что ненавидящий взгляд Ойтуша. — И да, на складе совершенно случайно завалялась ненужная палатка.
***
Томас Кэлвин-Смит всегда любил кукурузу. И не столько из-за вкуса, сколько из-за теплых воспоминаний, связанных с ней. Лето, жара, ошалелые мухи, что с размаху бьются в стекла, и спелые початки, потрескивающие на солнце. После шестнадцати он готов был многое отдать, чтоб еще хоть раз вернуться в их с отцом дом на кукурузной ферме. Но вероятнее всего после их с Мэгги отъезда, отцовский дом и плантации сожгли, возведя на их месте какой-нибудь завод.
Учеба с трудом давалась Томасу, за исключением разве что физкультуры: помогая отцу по хозяйству, он был в неплохой физической форме. Одним из его любимых развлечений были прыжки с сарая на стог сена, за что он частенько отхватывал от отца. Когда ему было одиннадцать, одна из старых досок не выдержала выросшего за лето подростка, и Томас провалился вниз, заработав сотрясение мозга.
С того момента жизнь его круто изменилась. Отлежав две недели в больнице и нахватавшись таких слов, как «шизофрения» и «биполярное расстройство», Томас пришел к выводу, что сошел с ума. Еще бы, ведь после той самой прогнившей доски, он понял, что может подключаться к сознанию людей, слышать их мысли, видеть образы в их голове, считывать воспоминания. Однако совсем скоро Томас понял, что это была вовсе не болезнь, а ни что иное, как одаренность.
Поначалу он не мог ее контролировать, неосознанно подключаясь к каждому человеку, которого встречал. Это было ужасно. Томас не хотел всех этих знаний, не хотел видеть секреты, что прятали его одноклассники, и детские воспоминания учителей. Он больше не мог нормально учиться, общаться с друзьями, и с каждым днем все больше и больше замыкался в себе. Лишь с отцом Томасу было комфортно — его мысли по большей части были позитивными и вращались вокруг одних и тех же объектов: дом, ферма и сын.