Генерал Абакумов. Палач или жертва?
Шрифт:
И комсостав чекисты стреляли штабелями.
Расстреляли полковника Ушакова, бывшего преподавателя военной кафедры в моем институте. Объявили, что расстрелян за трусость…
Но зная реалии того времени, я более чем уверен, что из полковника просто сделали «козла отпущения» за провал наступления.
Позже расстреляли, с такой же формулировкой в приговоре, полковника Никитина, моего начальника военной кафедры, он был на фронте командиром полка.
И такое зверство происходило на Ленфронте все время».
Другой ветеран, Иосиф Миронович Ямпольский, не менее категоричен: «Допрашивали в особом отделе несколько раз, но особо «в печень не вгрызались», скажем так — издевались, но на «малых оборотах». Там нас 80 процентов было из бывших окруженцев. Меня «трясли» только по одной причине — я вышел из окружения самостоятельно, а не в составе группы. Я даже
В начале сорок четвертого, меня представили к высокому ордену, так особый отдел «запорол» представление по причине одиночного выхода из окружения — мол, недостаточно проверен…
А то, что к тому времени я был уже пять раз ранен в боях, имел несколько боевых орденов и две медали «За отвагу», — их это не интересовало.
Если вы не знаете, так я вам скажу — на ордена Красного Знамени и Ленина требовалась виза особого отдела на наградной лист.
Сволочная была публика — эти особисты. Могли и офицера по лицу ударить.
Наслаждались своей властью и безнаказанностью.
Была еще одна история, связанная с особистами, но вам она покажется фантастической и неправдоподобной, и поэтому — поберегу ваш здоровый скепсис. Тогда меня «особисты» чуть не расстреляли без особой на то причины, но комдив Краснокутский спас. Фронтовикам я бы ее рассказал, они знают, что на войне всякое случается… И подлости на войне было с достатком… А вот другую историю хотел бы поведать, чтобы вы представили, какой произвол «особисты» творили. У моей жены два двоюродных брата, оба танкисты, оба Герои Советского Союза — Матвей и Евсей Вайнрубы.
Матвей командовал в Сталинграде танковыми частями 62-й Армии Чуйкова, он один раз лично ставил мне боевую задачу, а я даже не знал, что мы с ним выходит родня, думал, что он — просто однофамилец моей жены…
С Евсеем после войны мы общались очень близко. Он был уникальной личностью. В начале войны он был командиром разведки 150-й танковой дивизии. Это был единственный в Красной Армии человек, который будучи в звании капитана, удостоился в июле 1941 года личного упоминания в немецкой листовке, сбрасываемой на позиции наших войск. Одно дело, — когда генералов в листовках упоминали, но тут — всего лишь простой капитан. Я видел эти листовки, текст следующий: «Гоните своего жида-капитана в тыл, иначе вас всех уничтожим и в плен брать не будем». Исключительной смелости был человек. В конце войны Евсей Вайнруб был командиром 219-й танковой бригады 1-го мехкорпуса. Бригаду придали стрелковой дивизии из 47-й Армии, для поддержки пехотной атаки. Вайнруб ждал приказа на атаку, но его не было. Запрашивали по рации штаб дивизии, — ответа не последовало. Двинул он свою бригаду вперед, но было поздно. Немцы уже успели накрыть наступающую пехоту плотным огнем и перешли в контратаку. Наше наступление захлебнулось. Вайнруба вызвали в штаб дивизии. Комдив, с трудом сдерживая гнев, спросил его: «Подполковник, почему ваши танки не поддержали пехоту?!» Евсей ответил: «Сигнала в атаку я не получал».
Генерал развернулся к начальнику штаба дивизии: «Вы сигнал комбригу подавали?»
«Так точно, — ответил начштаба. — Сигнал передан несколько раз, но комбриг на него не отреагировал». Генерал начал орать на Евсея: «Из-за вас полегла половина дивизии! Арестовать!». Из сумрака блиндажа шагнул майор начальник особого отдела дивизии и: «Сдать оружие!». Несколько часов продержали в землянке особиста, он вел протокол допроса, но Вайнруб не видел, что записывает майор, протокол на подпись ему не давали. Майор-особист вышел, вернулся через некоторое время: «Встать! — рявкнул он. — За проявленную трусость при выполнении боевой задачи военным трибуналом 47-й Армии вы приговорены к расстрелу!». Вайнруб опешил: «Какой, к черту, трибунал?! Разве уже было его заседание? Вы что человека заочно к расстрелу приговариваете?!». Майор, не давая опомниться, приказал своему помощнику лейтенанту: «Снять с него знаки различия и правительственные награды!». Посадили Евсея в «полуторку» между двумя конвоирами и повезли по полевой дороге. Остановились у стога сена. Лейтенант построил своих солдат в шеренгу: «Заряжай!». Щелкнули ружейные затворы. Вайнруб понял со всей безысходностью — это смерть, и попросил «особиста»: «Лейтенант, дай закурить». Особист поколебавшись разрешил, но через пару затяжек бросил: «Ну, хватит! Перед смертью не надышишься!». А дальше было как в кино. На дороге показалась машина. Комбриг сказал: «Лейтенант, посмотри…» Тот лениво
Вот и стоял боевой офицер Вайнруб, и плакал… Что легче пережить: пойти в смертельный бой или изведать торжество чужой подлости?…
Комкор Кривошеин обратился лично к командарму, требуя наказать «особистов», но…»
Не менее интересен рассказ и Ефима Наумовича Бильдера: «Они разные попадались. У нас в 49-й Артиллерийской Дивизии был «особист», бывший школьный учитель, «миляга-парень». К нам пришел с орденом Ленина на гимнастерке. Так он, нашего начпрода Слуцкого, за простой анекдот под трибунал подвел… «Всевидящее око» никогда не дремало… Незадолго до окончания периода смоленских боев у нас тяжело ранило командира полка Будника. Он на двух машинах поехал на батареи вручать награды отличившимся бойцам. С ним в машине был также заместитель начальника артиллерии армии, и еще два человека. Во второй машине ехал один из наших комбатов, здоровый такой еврей, капитан Гриша Пак. Немцы точно обстреляли из орудий эти две машины на подъезде к передовой. В машину Будника было прямое попадание, его тяжело ранило, а остальных убило. Так Гриша Пак его вытащил на себе из-под обстрела…
Вместо Будника к нам прислали командовать полком подполковника Хилько. И как-то, в затишье, отлучился Хилько в глубокий тыл на пару дней, свою знакомую проведать, оставив вместо себя на эти дни, «на полк», заместителя и замполита. Но наш «особист» узнал об этой самовольной или несанкционированной начальством отлучке, и сразу «просигналил» по своим «инстанциям», и после Смоленска, как мне потом ребята рассказывали, наш Хилько попал под суд за это дело… Ни на что не посмотрели — ни на звание, ни на прошлые боевые заслуги…
Решил меня как-то наш полковой «особист», старший лейтенант Щукин, молодая и наглая сволочь, в свои «стукачи» завербовать.
Я ему в ответ сказал: «Пошел ты Щукин на…!»
Он начал мне угрожать, мол сильно рискуешь и ты еще об этом пожалеешь.
Я еще раз ему объяснил, что я думаю о его маме и прочей родне. Но «особист» со мной так и не успел «поквитаться», немцы его опередили. У нас в полку на «особиста» многие смотрели поплевывая. Нам и так нечего было терять.
Штатного особиста не было, но «эти ребята» наш дивизион без присмотра не оставляли. Все солдаты ненавидели особистов, а пожилые солдаты называли их «гепеушниками». Но лишнего на батарее старались не говорить. Стукачей вокруг было навалом. А потом начали «укреплять» нам боевой дух и бдительность. Устроили в соседнем 115-м полку показательный расстрел. Расстреляли двоих «за братание с противником» — старшину и солдата. На нейтралке стоял целехонький хутор, так наши ходили туда по молоко и масло. Немцы тоже повадились «питаться» на хуторе. Там они мирно беседовали с нашими бойцами и в бой не вступали. Эти двух красноармейцев обвинили в предательстве Родины. Я помню, как их расстреливали».
О встречах с работниками СМЕРШа рассказывает Адамский Изот Давидович: «Расстрелов на Волховском фронте мы насмотрелись вдоволь. Там за любую мелочь была одна мера наказания — расстрел… Деревню не взял? — расстрел. Позицию оставил? — расстрел… И так далее…
Даже за потерю саперной лопатки могли отдать под суд трибунала. Да и в конце войны «особисты» ленью не отличались… Помню одного лейтенанта из нашей бригады арестовали и судили в трибунале за анекдот. Содержание анекдота следующее: «Москва, вокзал, поезд опаздывает на сутки. Спрашивает коменданта вокзала: «В чем дело, почему такое большое опоздание?» В ответ: «Что поделать… Война»…
Берлин, вокзал, поезд приходит раньше расписания на десять минут. Спрашивают коменданта вокзала, тот же вопрос. В ответ: «Что поделать… Война»…
Спрашивается, что криминального и антисоветского в таком анекдоте? Но свои три месяца штрафбата этот лейтенант схлопотал, с подачи нашего «особиста» за «вражескую пропаганду»…
На Одере пьяный «особист» все время спал в моей землянке, боясь в одиночку вылезти на свет божий, чтобы не получить пулю в спину. У «особистов» даже был приказ «о самоохране», запрещавший передвигаться без вооруженного сопровождения в любое время суток. Ведь с «особистами» сводили счеты при любой возможности. Я такие случаи помню… И помню очень хорошо».