Генерал Деникин. Симон Петлюра

Козлов Александр Иванович

Руководители «белой гвардии» намеревались превратить Кубань в свою опорную базу, на которой они надеялись возродить «единую и неделимую Россию». Офицерство, составлявшее основу трехбригадной действующей армии, к тому времени достигшей 6 тыс., видело во взятии города конец своим мучениям, прочную опору под ногами и начало новой жизни. Деникин заблаговременно и предусмотрительно уже был назначен генерал-губернатором Кубанской области.

Но красные проявили тогда еще невиданную для них стойкость. Они успешно отражали непрерывно следовавшие одну атаку за другой. Командиры добровольческих бригад генералы Богаевский, Марков и Эрдели высказывали тревогу и беспокойство.

На четвертый день непрерывных боев Корнилов, впервые после заседания еще в станице Ольгинской

в конце февраля 1918., вызвал генералов Алексеева, Деникина, Романовского, Маркова, Богаевского и атамана Кубанского войска Филимонова на военный совет армии. Но не для обсуждения предрешенного им плана, а чтобы убедить прибывших в необходимости решительного штурма Екатеринодара. Однако на заседании выяснили численное превосходство и лучшую вооруженность красноармейских войск и большие потери добровольцев — в Партизанском полку осталось не более 300 штыков, а в Корниловском — и того меньше. Казаки, не желая воевать, расходились по домам. Корнилов, никому не возражая и никого не успокаивая, глухо, но резко сказал: «Положение действительно тяжелое, и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?»

В поддержку высказался только Алексеев, но предложил перенести штурм на 1 апреля. Корнилов согласился. Марков, возвратясь к себе, сказал в штабе: «Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмем, а если и возьмем, то погибнем». Деникин, оставшись с Корниловым наедине, спросил: «Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны в этом вопросе?» Тот ответил: «Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб».

Но дело до этого не дошло. Смерть Корнилова от шального снаряда и назначение на роль командующего Добровольческой армией его сподвижника и неизменного заместителя с самого Новочеркасска Деникина все изменили.

Совещание под руководством новоиспеченного командующего постановило отказаться от дальнейшей осады Екатеринодара и отступить. Дальнейший свой путь генералы, собственно, не знали, но чувствовали, что уходить надо немедленно и как можно дальше, вероятно, на Дон. Остатки Добровольческой армии, разместившись на повозках, ринулись, куда глядят глаза. В станице Дядьковской, чтобы облегчить обоз, они бросили 119 раненых под гарантию видного кубанского большевика А. А. Лиманского, до этого находившегося у белых в качестве заложника. Позднее Деникин писал, что свое обещание Лимаиский выполнил добросовестно.

В станице Успенской, немного придя в себя, Деникин официально вступил в командование армией и выпустил воззвание о целях и задачах, стоящих перед его войском. Будущие формы государственного строя России, провозглашалось в этом документе, зависят от воли Всероссийского учредительного собрания, а пока предстоит борьба не на жизнь, а на смерть — до замены «власти черни» «народоправством». Случай — господин парадокс — спас ядро Добровольческой армии от верного разгрома под стенами кубанской революционной столицы.

…И снова скачка. Тарантас трясло и подбрасывало. Деникин впервые за долгое время оказался наедине с собой. Перед глазами раскручивалась лента бесконечной полевой дороги, по обеим сторонам которой простиралась бескрайняя Кубанская равнина, уже успевшая подернуться буйным весенним разнотравьем. В голове роились мысли.

Случаен или закономерен, думал он, такой финал? Как в кинематографе, мелькали в памяти обрывки его нелегкого жизненного пути. Ему теперь сорок шесть. Всего год назад он и предположить не мог такой крутой поворот судьбы. Революции — Февральская, и, особенно, большевистская — буквально перевернули его так удачно, даже счастливо складывавшуюся военную карьеру.

Судя по запискам Деникина, он не без удовлетворения вспоминал начало своего пути. Большинство его сослуживцев-генералов могло только мечтать о таком начале…

Корни

В советской исторической литературе, случалось, по идеологическим мотивам А. И. Деникина изображали

как выходца из семьи курских помещиков. Это, однако, не так. Отец его, Иван Ефимович, происходил из крепостных крестьян Саратовской губернии, по предположению Антона Ивановича, деревни Ореховки. 27 лет от роду, в 1834 г., помещик, вроде бы, за непослушание сдал его в рекруты, и 22 года затем тянул он лямку тяжкой солдатской службы. Участвовал в Венгерском походе (1849 г.) и Крымской компании (1854–1855 гг.). Служил ревностно, добросовестно. Был произведен в фельдфебели, а в 1856 году допущен к сдаче «офицерского экзамена». Выказав умение читать, писать, знание четырех главных арифметических действий, военных уставов, письмоводства и Закона Божьего, Иван Ефремович получил звание прапорщика, первого офицерского чина в Русской армии, и был назначен в Александровскую бригаду пограничной стражи, штаб которой располагался в городе Влоцлавске Варшавской губернии, входившей тогда в состав Российской империи.

В 1863 году Иван Ефремович участвовал во главе отряда в подавлении польского восстания. Однако к повстанцам проявлял великодушие и терпимость, сохранял добрые отношения с местными жителями. Узнав о заседании съезда заговорщиков в имении знакомого помещика, он прибыл туда со взводом пограничников. Спрятав их в засаду, приказал: «Если через полчаса не вернусь, атаковать дом!» Вскоре сам разыскал заговорщиков и обратился к ним с такой речью: «Зачем вы тут — я знаю. Но я солдат, а не доносчик. Вот когда придется драться с вами, тогда уж не взыщите. А только затеяли вы глупое дело. Никогда вам не справиться с русской силой. Погубите только зря много народу. Одумайтесь, пока есть время!». И ушел. Случалось ему не раз, проявляя доброту, спасать молодых поляков-повстанцев. Передача пленных по инстанции означала для них в лучшем случае ссылку, а то чего и похуже. Особенно свирепствовал один из начальников Деникина. Поэтому Иван Ефимович на свой страх и риск, при молчаливом согласии сотни (никто на него никогда не донес), для формы приказывал «всыпать мальчишкам по десятку розг» и отпускал их на все четыре стороны.

В 1869 году в чипе майора И. Е. Деникин вышел в отставку. На родине у него никого не осталось. Родители умерли еще до его ухода на службу. Брат и сестра разбрелись по свету, и он о них ничего не знал. Только однажды, еще будучи солдатом, судьба занесла его вместе с полком в город, где, узнал Иван, живет брат, по его словам, «вышедший в люди раньше меня». Обрадованный, солдат пошел на квартиру брата, у которого в тот день был званный обед. Но невестка «не пустила его в покои» и вынесла столовый прибор в кухню. Иван ушел не простившись, и с тех пор никогда не встречался с братом. Своей семьи у него не было и он остался жить в уездном городке Петроков на прусской границе, где закончил службу. Там познакомился с молодой полькой Елисаветой Федоровной Вражесинской, из семьи обедневших мелких землевладельцев, шитьем добывавшей себе и старому отцу. Разница в возрасте, национальности и вероисповедание (православный и католичка) не помешали им вступить в брак. 4 декабря 1872 года, когда Ивану Ефимовичу исполнилось 65 лет, а Елисавете Федоровне было всего 29, в деревне Шпеталь Дальний, что в пригороде Влоцлавска Варшавской губернии, у них родился сын, нареченный ими Антоном. В мешанной семье каждый говорил на родном языке, по друг друга понимали.

Детство и юность

Становление будущего полководца, по его же собственной оценке, протекало «под знаком большой нужды». И в самом деле, семья жила на пенсию отца — 36 рублей в месяц — да на грошовые приработки матери. Правда, отцовская пенсия равнялась заработной плате высококвалифицированного рабочего России, но и это было не бог весть каким доходом. Приходилось на всем экономить. Тем не менее, в основном по престижным соображениям, за мизерную плату содержалась няня Аполопия. Семья жила в деревне, где прожиточный минимум был ниже. Однако перед получением пенсии отец каждый раз занимал у более обеспеченных родственников или соседей по 5—10 рублей.