Генерал Ермолов

Беспалова Татьяна Олеговна

— Так что же, Йовту казнят нынче вечером?

— До утра поганец не дотянет, как пить дать...

— В темноте?

— Да глянь же, иль ослеп? Вон ребята жбанов с каменным маслом понатащили. Подожгут масло, запалят факелы и станет светло, как днём. Хорошо будет видно, как Ёта и полюбовница его в петлях задёргаются.

— А остальные пленные?

— Ну ты даёшь! Не болен ли, казак? — участливо спросил солдат в бескозырке. — Не ранен ли?

— Цел вроде...

— Коли цел, дак должен знать и исполнять приказания

генерала. Ещё на подходе к Кетриси нам объявили приказ: пленных не брать. Ну мы, конечно, расстарались. Мож и переборщили где. Кто ж их разберёт, басурман, кто враг, а кто союзник. А девку-то чеченскую Филька словил. Бестолковый он мужик, но везучий. А девка-то, злющая, как чертовка. Рыжая-прерыжая, аж жуть берёт. Видел ли её?

— Нет...

— Так сходи, посмотри, пока она живая ещё. Эвон на заднем дворе ихнего князя, по клеткам оба сидят. В клетках-то до этого князь лепардов держал. А ныне в них пленники... Эй, казак, да ты верно ранен! Шатает-то тебя как!

— Я здоров. Просто устал.

— Да-а-а, много народу нынче положили, как не утомиться, дяденька, — сказал с верхней перекладины виселицы молоденький солдат.

* * *

Аймани лежала ничком, прижимаясь щекой к загаженному полу клетки. Голову её прикрыла пола длинной туники. Фёдор словно в забытьи разглядывал босые, изодранные в кровь ступни, слипшиеся от крови пряди, ссохшееся, кажущееся мальчишеским, тело. На полу возле её головы какая-то добрая душа поставила глиняную миску, полную воды. Аймани дрожала, как в лихорадке, но к воде не притрагивалась.

— Я пришёл, — сказал шёпотом казак на языке нахчи. — Научи, как тебе помочь.

Она едва заметно дрогнула, но головы не подняла. Часовой, не старый ещё солдат внимательно и с явным неодобрением смотрел на казака.

— Эй, парень! — окликнул грубовато страж. — Отойди, не то штыком бока пощекочу!

Но Фёдор словно не слышал его, он смотрел на поверженную воительницу как зачарованный и об одном лишь мечтал: чтоб подняла она головку, чтоб глянула на него хоть единый разок, пусть даже самый распоследний.

В соседней клетке гремел цепями неугомонный Йовта. Не обращая внимания на многочисленные раны, он стоял в полный рост, ухватившись обеими руками за кованые прутья решётки.

— Эй, казак! — вторил Йовта часовому на языке нахчи. — Иди к генералу и передай, что мне известны важные секреты. Я готов купить жизнь за них. Пусть не свободу, но хотя бы жизнь! Почему стоишь? Иди же...

— Ежели ты, служилый, станешь с ними секретничать, да ещё на басурманском наречии, то я вынужден буду применить меру... Пальну по тебе, ей-богу, пальну, служилый...

Словно во сне покидал казак Гребенского полка Фёдор Туроверов задний двор княжеского дома Кетриси. Возможно, он так и бродил бы по разорённым улочкам, если б не рядовой Филька, Филипп Касьянкин,

ординарец генерала Мадатова.

— Днесь, их фиятефтво пфофят тебя к фепе, — произнёс Филька, щеря беззубый рот.

— Ох, поди ж ты, окаянный... — только и смог ответить Фёдор.

— Ты фто, не ополоумел ли, кафак? Фам генерал фовет, как фмееф не подфинятьфя?

* * *

Генерал Мадатов расположился в сакле убитого брата Абдул-Вахаба — Хайбуллы. Фёдор застал его за солдатским ужином. Филька поставил на стол простой походный прибор: тарелку, чашку, ложку — всё самшитового дерева. Рядом хозяйский чеканный кувшин с вином. На деревянном блюде подал обычную еду: сыр, вяленое мясо, хлеб. Валериан Григорьевич выглядел усталым. Он сидел на раскладном походном стуле, накинув на плечи потёртый, клетчатый плед. Левую руку, болезненно кривясь, прижимал к телу. Ворчал раздражённо на шепелявого Фильку, по неловкости рассыпавшего генеральскую укладку с письменным прибором.

— Вафе фиятельфтво, — бубнил Филька, — кафака Фёдора Туроферова прифел. Едва мофду мне не пофифтил, фам не фвой. Ввефти?

— Ах ты, расчумазая твоя морда! Вводить ли?! Да он уж и сам вошёл, в дверях стоит! Здоров будь, Фёдор! Зачем так низко кланяешься? Изволь без церемоний, мы ведь давние товарищи! Рад видеть тебя живым и здоровым.

— Что жив — то святая правда, ваше сиятельство. А вот здоров ли, сам не ведаю. Но цел. От ран на этот раз Господь уберёг.

— А меня всё мучит проклятая рана, — ответил генерал раздражённо. — Как подстрелил меня лезгин под Хак-Кале — всё не заживает. Эскулап благополучно пулю извлёк и воспаления посчастливилось избежать, а всё одно — второй месяц уж болит. Наслышан я о том, как ты задание опасное выполнял. Хвалю. Да что с тобой? Ты и вправду сам не свой!

— Увидал на площади виселицу и как-то стало мне... скучно...

— Ах вот оно что! Не глянулась тебе виселица. Видишь ли, брат, смерть от пули или клинка несправедливая и слишком лёгкая кара для такого мерзавца...

— Дак, солдатущки ладят две петли...

— Вторая петля предназначена для лазутчицы-чеченки. Этим днём мой бестолковый Филька, проявив чудеса смекалки, поймал её в лесу... н-да, — Мадатов тяжело вздохнул. — При этом мерзавка двух хороших солдат прибила... насмерть...

— Из прафи камни метнула, пафкуда...

— Молчи, тварь шепелявая, — огрызнулся Фёдор. — Не раззявь беззубый рот, не то...

— Ишь ты! — усмехнулся Мадатов. — Негоже товарищам в чужих краях, на театре военных действий обретаясь, ссориться, не гоже... Ты ступай, Филя, ступай себе...

Едва лишь за Филькой закрылась щелястая дверь, Фёдор кинулся к генералу:

— Отложите казнь, ваше сиятельство! Христом Богом молю!

Мадатов строго глянул на казака блестящими, чёрными глазами.