Генерал и его женщина
Шрифт:
– Торжественнно обещаем, - сказал Петрунин.
– У вас, говорят, сегодня митинг?
– поинтересовался Ликунов.
– А вы не хотите с нами, Юленька?
– Спасибо, мы с дядей Ваней в магазин. Каждому свое. Мы уже собрались. Чаю хотите? Это быстро.
– Хорошая идея, - согласился Петрунин.
– Олег, надо идти. Мы должны быть там.
– Зачем только я тебя сюда выписал, на свою шею. Сам бы управился. И чай бы попил, - Петрунин погрозил кулаком и шагнул к двери, - до встречи, Юленька.
Площадь, размером с теннисный
Петрунин и Ликунов устроились в стороне и приготовили блокноты, чтобы ничего не забыть.
На самодельную трибуну забрался молодой парень в джинсовой куртке. Он говорил громко и почти совершенно без глаголов:
– Тоталитарная система, мать ее! Партия, мать ее! Демократия, мать ее! Партократы, бюрократы, либералы! Долой это дело! Куда эти Сусанины нас завели, японский городовой?
Толпа одобрительно гудела. Ораторы стаскивали друг друга с трибуны, иногда начинали одновременно, получался как бы дуэт. Учтивостью и многословием никто не страдал. Петрунин чувствовал, как и в него проникает какая-то безумная сила, какое-то дикое нетерпение. Он едва успевал записывать. Над головами веял крепкий водочный дух. Все были заведены до предела. Он чувствовал необыкновенный душевный подъем. Он мысленно назвал это психологическим резонансом. Весь народ настроен на одну и ту же волну, в этом всеобщем подъеме каждый - частичка огромной, родственной силы, единого национального духа, в восторге, почти со слезами на глазах думал он, описывая карандашом свои чувства.
– Цены кто просил поднимать? Для того что ли выбирали? Теперь просят, затяните пояса мужики. Долой родное правительство! Долой одноразовое питание!
– Долой торгово-легавую мафию!
– Долой прожиточный минимум! Где отцы города, в кровь их всех с наждаком?
– Петрунин чувствовал, как энергия толпы вливается в него, как растет нетерпение и ярость.
– Мужики, менты идут! Менталитет прет, атас! Давай в сквер. Там воздуху больше. . .
Толпа качнулась и, закручиваясь, как от вихря, начала переливаться в проезд, соединяющий площадь с просторным сквером.
Петрунин едва успел посторониться.
Рядом стоял Ликунов и строчил в блокнот.
– А это что за контра?
– на них показывал пальцем какой-то здоровяк с бутылкой, как с гранатой, в руке и безумными глазами.
Вокруг мгновенно собралась толпа.
– Ты за кого?
– спросил здоровяк Петрунина, - за левых или правых?
– Я за интернационал, - вырвалось у Петрунина.
– Усохни, пережиток!
– верзила приблизился и поднял руку.
– Я пошутил, - выпалил Петрунин, но было поздно: кулак молотом ударил по голове.
– Юля. . .
– пролепетал, падая, Петрунин. Рука неудачи снова взметнулась над ним, настигла и покарала - чтобы не отвлекался. В глазах полыхнул взрыв света, посыпались разноцветные искры, и он провалился в темноту. Он не слышал ни топота ног, ни ругани, ни проклятий Ликунова, рухнувшего
Штаб общественного спокойствия, наблюдавший схватку из окна, дал добро на действия милиции и скорой помощи.
Загудели сирены специальных машин-синих милицейских и белых медицинских. Минут через пятнадцать площадь и прилегающий к ней сквер опустели: митинг кончился. Штаб с удовлетворнием констатировал, что погибших не было, торговля за утро выполнила месячный план, а сорок семь человек, получивших телесные повреждения, организованно доставлены в ближайшие лечебные учреждения и вытрезвитель.
Петрунин и Ликунов - оба с сотрясением мозга-были отправлены в лечебный корпус пентагона у "Чистых Ключей".
– Закон парных случаев, - философски заметил дежурный военный врач, направляя их на рентген.
Глава 4. СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ ВИЗИТ
В понедельник заместитель начальника НИИ Роман Николаевич Кронов прибыл на работу одним из первых.
Он не спеша поднялся по широким ступеням главного корпуса: коренастый, светлоголовый - от природы и от возраста, с большим, иссеченым морщинами лбом и неожиданно молодым, колючим взглядом голубых глаз.
Летнее утро играло солнечным светом и изумрудной зеленью. Плоские казенные здания института выглядели сегодня приветливее.
Он вспомнил точеные фасады Невского проспекта - жемчужные колонны, пастельных тонов здания, светлые барельефы и скульптуры, прохладное дыхание Невы, крики чаек у Литейного моста... А может быть он просто стал привыкать к новому месту?
Кронов открыл тяжелую дверь и направился в свой кабинет. По дороге заглянул в канцелярию, которая работала с восьми утра.
– Девочки, доброе утро. Головки не болят? Что новенького?
– Здравствуйте, Роман Николаевич, - рослая начальница канцелярии подняла голову от пачки подшивок, - есть одна бумаженция из Москвы, я положила в вашу папку.
– Тоже верно, подумал Кронов: если у нас шифротелеграммы зовут шизограммами, то в канцелярию должны приходить именно бумаженции, а не документы.
– Какие будут указания?
– спросила Екатерина Петровна.
– Не перерабатывать. Это сейчас основная задача. Берегите энергию, впереди - тяжелые времена.
– Напугали, Роман Николаевич, у нас легких никогда не было.
Он прошел в кабинет, открыл форточку, привычно надел белоснежный халат и встал у окна. Отсюда было видно, как на центральной аллее один за другим появляются сотрудники института. Год назад Кронов занимался подбором кадров для его ведущих продразделений и пересмотрел десятки личных дел. Эту нудную работу он скрашивал астрологическими примечаниями и теперь при виде своих сотрудников в голове невольно возникала смесь анкет, аттестаций и гороскопов.