Генерал коммуны. Садыя
Шрифт:
И только, может быть, один Равхат крепился. И посматривал он на Тюльку как-то сбоку, с любопытством. Не выдержал Тюлька:
— Ты чего на меня косишься, как сыч?
Галимов, перевернув носилки, сел на них и потихоньку похлопал рукавицами по коленке.
— А зимой глину везут, прямо из карьера. Побей-ка смерзшиеся куски, то-то. — И, не скрывая своего отвращения, махнул рукой на старенькую глиномешалку. — А обещали порошок; завода нет — и порошка нет… Садись, Тюлька, я тебе одну вещь сказать хочу. Только пока ни-ни.
Тюлька сел и выжидательно посмотрел
— А зачем нам столько глины? — вдруг резко бросил Галимов. — Прихватов боимся?
Тюлька удивился. Как зачем? И в голову не приходило сомневаться в нужности глины. Каждый встречный мальчишка знает: без нее на буровой нельзя, Светло-желтый глинистый раствор, низвергаясь в скважину, бурлит по трубам и, встречая лопатки турбины, соединенные с долотом, вращает их с огромной скоростью; медленно, спокойно долото пробивается к нефти. Нет, без глины на буровой нельзя, иначе обвалы, прихваты.
Прищуриваясь, Галимов изучает Тюльку;
— Эх ты, воспитанник Андрея, а не поймешь.
— А что понять-то? — морщится Тюлька.
— А вот что; хоть Балабанов и пьяница, и негодяй, и работал кое-как… а приметь, прихватов у него никогда не было и зачастую бурение шло мягко.
Тюлька неопределенно пожал плечами.
— Это тебе не цветочки, елки-палки. А раствор его — зелье… никогда не отвечал требованиям: одна вода. Где его вахте таскать глину, только бы объегорить. Понимаешь, а прихватов не было. Вот загвоздка.
Может быть, Тюлька и понял бы кое-что, да приехал инженер участка.
— Если раствор не будет отвечать условиям, остановлю бурение, — злился тот. — А тебе, Андрей, стыдно! Как-никак культурная бригада.
— А я что, — ухмыльнулся Андрей, — потаскай-ка глину… душа из тебя вон.
Инженер признался; в других бригадах еще хуже — с раствором маята.
После обеда не бурили. Велись профилактические работы. Монтажники почти на метр, передвигали вышку, ремонтники осматривали оборудование. И только вахта бурильщика из четырех человек, ожидая окончания затянувшейся подготовки, отиралась в культбудке. Галимов ходил на взгорье и принес букет Тюлькиных цветов;
— Это тебе, Тюлька, ты их первый заметил.
Андрей перехватил цветы;
— Измена изменой, — вдруг выпалил Галимов, — а я думаю, так; бурить на воде!
— Ты что? Одурел?
Предложение Галимова оказалось неожиданным. Андрей Петров почесал затылок.
— Всыпят, — горячился Галимов, — а попробовать надо. На чистой воде, понимаете, на чистой воде. Ведь и на войне без риска никто победы не одерживал.
И он рассказал, в чем тут дело. Вязкая глинистая жидкость менее пригодна, чем чистая вода. Вода лучше будет очищать скважину от размолотой породы. А от глины изнашиваются лопатки турбины.
Немало дней вынашивал Галимов свою мысль. Еще бы! Сотни тонн глины приходится перетаскивать. И вот… Тюлька посмотрел на свои бугристые от мозолей ладони, усмехнулся:
— Баста… Я — за.
— Я сама така была, — осклабился Андрей Петров, — а как инженерия посмотрит?
— Да, жаль, — неопределенно заметил Равхат, — жаль Александра Муртазовича.
Андрей Петров не любил этих воспоминаний; и не оттого, что они задевали самолюбие, а просто так: что прожито, то прошло.
— Добрая память ему, как говорится, все там будем.
Андрей Петров колебался. Как опытный мастер он понимал, что при их скорости бурения прихваты — опасность реальная.
Тюлька притих. Равхат прижался к стенке вагончика — надо было убедить Андрея; кровь-то в нем семиреченская: упрям казак.
— Не могу, прихват будет.
— Ну, как парторг прошу. На себя ответ беру, — злился Галимов. — Ну, у Балабанова прихваты были? Без догадки жал, куда вывезет, от нежелания работать… не раствор, а мутная водичка, а все проходило.
— Ты мне наизнанку душу не выворачивай. В ответе мы все, вот что!
— Ты прав, конечно. — Галимов выжидательно умолк. «Упрямый, потолкуем после».
Тюлька решил как-то сгладить недомолвку:
— Вот левая рука чешется, к деньгам, а денег-то нет.
Андрей Петров вдруг озверел:
— Мое слово на месте, душа вон из тебя.
Разошлись все по своим углам, недовольные и злые. Понял Андрей, что бригада на два лагеря разделилась. Даже Тюлька, возведенный им в «есаулы», перемахнул в лагерь Галимова, а Костька Нехайморока что и говорить!
Походил-походил Андрей Петров, побурчал, не выдержал, снова к старому вернулся. Прошло, кажется:
— Ладно уж!.. А буровые правила? Начальство?
Понял Равхат: сдается буровой мастер.
— По головке, конечно, не погладят. Это тебе не турбобур испытывать — прислали, вызвали, накачали.
Метко уязвил Галимов. Обругал Андрей Петров ни за что Тюльку — как баба рязанская, вот возится… и дружелюбно бросил:
— Была не была, с водой так с водой.
На следующий день бурили на чистой воде. Галимов приободрился — все же удивительный парень этот Андрюха, семиреченская, казачья голова! Андрей же все хмурился, от этого лоб его казался шире, лицо надутее, словно на кого-то обижался, а глаза строже и пристальнее. Это не удивляло никого, потому что на серьезной работе он часто бывал такой, надутый. После он шутил: в деда, сроду недовольный на работе. Все не по его. Да прощали за золотые руки.
И все знают, почему надулся Андрей: переживает, волнуется. У одних это выражается в шутках, у других в ворчании, у Андрея Петрова все вместе: то шутки, то ворчание, а то и вспышки… Спокойные люди редко становятся хорошими мастерами.
Вдруг — стоп! Поднята Андреева рукавица.
Неужели обвал, стенки крошатся? Глина закрепляла, штукатурила стенки скважины.
Андрей Петров скупо отдавал распоряжения. Увеличили скорость — пошло лучше. Увеличили еще — стали бурить втрое быстрее. Тоже опасно. Мать честная! Ну и сообразительная же голова у Андрея Петрова, недаром это злило Балабанова: угнаться за Петровым не мог.