Генерал коммуны. Садыя
Шрифт:
Долото шло легко, мягко, вгрызаясь в самые неподатливые пласты. Турбобур работал во всю силу, и это радовало бригаду.
— Хитрый, черт.
Равхат Галимов отрицательно покачал головой:
— Хитрость тут ни при чем. Здесь другое: смекалка, Опыт.
Все эти дни были напряженными. С нетерпением ожидали конца. Еще неизвестно, как долото врежется в нефтяной пласт: а вдруг перед самой нефтью прихват или еще что?!
Как-то на буровую заглянул Балабанов. Он был пьян и, шатаясь, смотрел бессмысленными глазами.
— Работаете?
— Аль душу захлестнуло завистью? — усмехнулся
— Мне что ни работа, абы не работать.
— Здоровье пожалей, — бросил Галимов.
— Что мне здоровье, я молодой. Запросто скажу, дрянь вы, а я — Балабанов! Я — Балабанов, так, Равхат?
Появление Балабанова всех развеселило.
— Эй ты, невымытая консервная банка, катись колбасой!
Балабанов долго не мог перелезть через штабель труб, вызывая этим смех. «Иди, Тюлька, помоги», — дразнили ребята. Но вскоре про Балабанова забыли, занятые своими делами, а он все же осилил, перелез, сплюнул:
— Друзья до черного дня.
Так и уснул на буровой Балабанов.
Потом до конторы бурения дошло, что Андрей Петров бурит на чистой воде. Начальник участка приказал запретить и вызвал Андрея Петрова в контору. Тот дурь на себя накинул, притворяясь:
— Бурить на чистой воде? А как это? А если обвал, землей скважину, положим, засыплет? Без глины никак нельзя, оберегает она бурового мастера, вот что я скажу, душа моя вон…
Послушали, послушали Андрея Петрова и сказали: шуточки, милый, оставь, зайцем в вагоне не проедешь; сказано — нельзя, и все.
— Как же нельзя?
— Очень просто.
День был серый; накрапывал дождь, когда Андрей Петров пришел в бригаду; настроение бурмастера передалось ребятам; между делом поругивали начальство из конторы бурения; всем почему-то казалось, что контору бурения раздражает то, что все шло снизу, а не сверху. Вот турбобур, его предложили сверху, научные организации разработали, продумали; его испытать, внедрить дело для конторы бурения законное. И если турбобур впервые поручили Андрею Петрову, то как лучшему мастеру. Случись неполадки, простои по причине турбобура, они учтены, запланированы, беды большой не было бы. А тут особое дело: запорет скважину — хлопот не оберешься.
Два дня в бригаде шел разлад; одни говорили: чего смотреть на контору, на консерваторов, давай на воде бурить. Другие, выжидали: с конторой не шути. Пока таинственно исчезающий Галимов не обрадовал:
— Ель аль сосна?
— Ель, — подскочил Костька.
— Партком за нас. А Балабанов и в той бригаде не ужился. Кочующий.
И не только в парткоме был Галимов. Пробрался он вечерком на квартиру к главному инженеру треста и просидел с ним до полуночи. Сознался главный:
— Трудно сдержать нам этот натиск. На всех буровых с глиной одни нарекания; вероятно, есть в воде что-то дельное.
И согласился, конечно. Предупредил только: пока в секрете.
Новость, которую принес Галимов, окрылила всех в бригаде.
— Ну, давай инструмент на подъем, — скомандовал Андрей Петров, — живо!
Андрей сердито покрикивал то на Тюльку, то на Галимова, то на подручного; но даже новичок Костька Нехайморока на Андрея не обижался.
Костька
И вот денек удался на славу. Солнце слепило глаза. Ребята, сняв спецовки, загорали.
— Как, Нехайморока, греет?
Нехайморока молча помогал Тюльке; Галимов записывал в блокнот мысли: собирал материал для дипломной работы.
Неожиданно Андрей Петров потребовал глину. Долото врезалось в нефтяную залежь, и теперь без чистого желтого раствора работать он не стал: необходимо изолировать драгоценный нефтеносный пласт от окружающих пород. Но что сотня метров проходки на глинистом растворе?
Бригадир повеселел:
— Душа вон из тебя, Тюлька, если Андрей Петров не мастер! Так-то, Нехайморока.
Был вскрыт нефтяной пласт.
— Ты что, может быть, колдуешь?
— Тащи, Тюлька, твоих желтых… венок будем делать.
— Опоздал, Андрюха, нужно было бы заранее.
Ребята решили отпраздновать победу. Но как? Тюлька мял в руках картуз, вихлястой походкой подошел к Андрею Петрову; на смешном, наивном лице просящие глаза: ну что, сбегать за водкой? Такое дело не обмыть никак нельзя.
И, может быть, обмыли бы, если б не Галимов:
— Что вы, братва, в театр надо сходить!
Тюлька недоуменно пожал плечами.
— Ведь давно никто не был? — заметил Галимов. — Хоть людей посмотрим!
Ребята почувствовали, что Галимов прав; к водке почему-то не тянуло; или победа была такая, что хотелось ее отпраздновать как-то вместе, широко и по-особому, на виду у всех. Даже Тюлька сказал о водке просто так, по старой привычке.
— Как это сказать, — с сомнением проговорил Андрей Петров. — Вот я тот же и уже в чем-то не тот; ничего особого, казалось, не произошло, ну, дали нефть на воде, и в то же время чувство какое-то: новый я стал, и вы для меня ближе… роднее… Вот здорово, Равхат, как на фронте, одной веревкой перевязали.
— И у меня такое же чувство! — горячо подхватил Костька. — Пойдем в театр! Знаешь, Тюлька, мы с тобой как от одного отца.
В постановке Мензелинского колхозного театра шла комедия Бориса Ромашова «Воздушный пирог». В клубе было светло, просторно, шумно. Бритые, свежие, при галстуках, ребята ходили по фойе цепочкой; а Тюлька, замыкая всех, не знал, как себя вести, куда деть руки; то, разговаривая, размахивал ими, как граблями, то, спохватившись, чувствуя взгляды посторонних, смущенно прятал их за спину, то он лез в карман и, вынув платочек, нарочно сморкался или делал вид, что вытирает лицо. Ему чудилось, что все на него смотрят, подсмеиваются над его неуклюжей фигурой, походкой. И неудивительно: в такой торжественной обстановке он был впервые; где-нибудь в шалмане он не растерялся бы, там все привычно с детства.