Генерал коммуны. Садыя
Шрифт:
— Мы люди провинциальные, — съязвила Садыя. — Мы умеем в старье находить приятное, для нас запах истории что-то значит… И здесь мне нравится, и на Волге очень нравится.
— Всяк слуга своих страстей. — Дверца захлопнулась, и машина сразу рванулась с места. Но сразу же остановилась. Снова голова Мухина и маленькие заплывшие глазенки. — Вы ловкая женщина. Я знаю, почему вы запротестовали с разделением промысла: вы не хотели нового управляющего в лице Аболонского. Вам не нужны люди других взглядов, вам нужны свои. А напрасно:
Садыя стояла и слушала. Ей хотелось все дослушать до конца. Ей хотелось понять: что это? Накипь злости, шантаж или еще что-то другое, более опасное?
— Мы просто трезвые люди, — спокойно сказала Садыя. — Не привыкли пыль пускать в глаза. От нового управления нефти не стало бы больше. А вот придет момент, когда организационно действительно трудно будет справляться, тогда…
Лицо Мухина перекосилось в злой улыбке. Он ненавидел Садыю: женщина должна быть женщиной, а не лезть в мужские дела.
— Завтра будет большой разговор. Знаю, нас вы называете эстетами от промышленности; возможно, что не вы придумали этот термин, но за нами, пусть эстетами, наука, инженерский опыт. Я знаю ваши возражения: мол, за вами жизнь, ха-ха, опыт Галимовых, Петровых, Панкратовых… Да они слова не могут сказать, чтобы не ругнуться, не ввернуть словечко… Вы имеете сапог, которым давите, но и мы найдем сапог…
Садыя вдруг резко повернулась и пошла по садику в сторону. Она слышала, как за спиной заревел мотор. Прошла немного. Обернулась. Машины уже не было. Внутри у нее все кипело. «Я с удовольствием приму этот бой, — думала она, — за Галимовых, Панкратовых можно принять бой…»
Гулять расхотелось. Возбужденная, вернулась в обком. В коридоре встретила инструктора.
— А вас ищет первый.
Столяров действительно искал Бадыгову. Он сидел за массивным столом, у окна, сосредоточенный, взлохмаченный. Садыя поняла: готовился к докладу.
— Садись. — Он приветливо улыбнулся. — Ты от меня, я за тобой. Читала статью Светлячковой? Умная, волнующая статья. Как это отразить в докладе?
И, подумав, добавил:
— А делить промысел придется. Все к тому идет — масштаб работ, необходимость, требования.
Садыя вспомнила о Мухине. И, перебив Столярова, подробно рассказала о своей с ним встрече.
— Мухин, конечно, не линия бюро, — спокойно сказал Столяров. — В бюро он в меньшинстве. Но пока существует муха, остаются на клеенке и пятна… А говорят, деятельным он был во время войны, авторитетным. Не вырос, не понял нового, а жаль.
— Не знаю, но в методах он всегда был одним и тем же.
В гостиницу Садыя вернулась вечером. Вымылась, растерла красное, разгоряченное тело мохнатым полотенцем. Потом сидела за столом, готовилась к завтрашнему выступлению, ждала телефонного звонка. У Садыи уже не хватало
— Вы вызывали квартиру Бадыговой?
— Да.
— Говорите.
У телефона был Славик:
— Мама, все хорошо. Ты за нас не беспокойся. Марат притащил кутенка и говорит, к твоему приезду будет чудная собачища, — вот дурачок! Нашел от рыжей дворняги и носится с ним. Мы чуть не подрались: принес, а ухаживать забывает, надеется на тетю Дашу.
— Ну вот еще новость: стоило уехать, и уже не ужились.
— А еще вот что, — сообщил Славик, — свадьба…
— Какая свадьба? — недоуменно спросила Садыя.
— Сережа Балашов женится. Уже все сговорено, и я так рад, так рад…
Сережа женится… Время, значит. А парнишка хороший, добрый, талантливый. И несмотря на то что Сережа Балашов старше Славика, она радовалась их дружбе, доверяла Сереже. По себе знала, что хорошая дружба старшего всегда полезна младшему. А теперь Балашов женится. Не та ли девушка, с которой она его видела однажды? Он тогда так смутился, покраснел. Какая чистая душа! А Дымент, кажется, отлежался. Выждал момент. И теперь поехал в Москву, защищаться.
«И Славику придут года… Женится…» Трудно было представить, как это все получится. «И Марат взрослеет… совсем взрослый».
72
— Эх, душенька, ни росиночки во рту не было.
Аграфена на кухне у плиты, с раннего утра пирогами да всякой снедью занималась: как-никак Сережа женится.
Сама взялась готовить. Помогала ей Марья; Борьку с Маратом по магазинам и по всяким другим делам назначили.
Женитьбу Сережи Аграфена приняла спокойно. О Марье не думала: куда уж ей за Сережу, если жизнь надрублена?
Видно, Сережина судьба жениться на Лиле — девка она как девка, чего хаять. Конечно, обидно, что так у Марьи получилось. Да что скажешь, хотя всякому своя рана и больна.
Дереву легче — зарастет, собака рану залижет, а человек-то вон какой: до самой смерти рубец свербить будет.
Перед тем как расписаться с Лилей, Сережа сказал ей:
— Ты как хочешь, а надо отпраздновать. Соберем ребят, песни будем петь.
А тут сам Котельников вмешался:
— При таком деле-то? Женятся раз, как я думаю, вот и соображай.
Обратился Сережа к Аграфене:
— Лиля еще неопытная, не сумеет состряпать как надо.
А женимся ведь раз, тетя Груша!
То, что Сережа обратился к Аграфене, а не к кому другому, ей льстило:
— Что ты, милый, иль я тебе зла желаю? Как сын ты мне стал, как будто Борин старший брат. Вот что.
И действительно, Сереже плохого не желала Аграфена.
Про себя любила, как сына. Привыкла уж. И жалела. Да как не жалеть-то? Себя держит скромно, не нахал, не черств, и без дури, и жизнь у него степенная.