Генерал Симоняк
Шрифт:
– Когда выезжать?
– Двое суток на сборы получил.
– Двое суток?
Теперь она поняла, что на этот раз Николай отправляется не в обычную командировку.
– Ехать не так уж далеко, - сказал Симоняк, - но надолго. Переводят меня... И знаешь куда? В Финляндию... На полуостров Ханко.
Николай Павлович подошел к письменному столу, раскрыл географический атлас:
– Смотри...
Александра Емельяновна взглянула на изогнутый, напоминавший бутыль, полуостров.
– Сюда и еду, - задумчиво произнес муж.
– Один?
– Пока один. Не отрывать же дочерей
Полуостров Ханко Советский Союз получил в аренду по мирному договору с Финляндией. Этот скалистый участок суши, как бы отделяющий Финский залив от Ботнического, имел важное военное значение для нашей страны - он прикрывал морские пути к Ленинграду. Ранней весной сорокового года на полуостров была направлена усиленная стрелковая бригада.
Сегодня командующий войсками округа Кирпонос, вызвав Симоняка, неожиданно спросил:
– На Ханко бывали?
– Нет.
– А с командиром Восьмой бригады знакомы?
– Немножко. По боям на Карельском перешейке.
– Так вот, он просит перевести его по семейным обстоятельствам с Ханко в другое место...
Симоняк понял, что командующий неспроста говорит всё это. Действительно, Кирпонос предложил ему принять командование бригадой.
– Нет нужды объяснять, какое значение имеет база на Ханко, - сказал он. Вы служите в штабе и хорошо это понимаете. Согласны поехать?
– Раз надо - я готов.
После разговора с Кирпоносом Симоняк обошел управления штаба, расспрашивал всех, кто бывал на Ханко, о Восьмой бригаде. Затем заглянул к своему доброму товарищу начальнику управления войск связи Ковалеву.
– Думаю, что не пожалеешь, - сказал тот.
– Бригада там крепкая, народ отборный, но дел, конечно, много. Участок самый что ни на есть передовой...
Прощаясь, Симоняк напомнил Ковалеву:
– Не забудь обещанного, Иосиф Нестерович. Жду от тебя хорошую радиостанцию и классных радистов. Ну и семье в случае нужды подсоби. Тяжело Александре Емельяновне. Трое ребят. Один Витька по рукам и ногам связывает, совсем еще мал.
Ковалев понимающе кивнул головой. Пришлет на полуостров всё, что требуется для хорошей радиосвязи, и о семье он, конечно, позаботится, Симоняк может быть уверен.
Сейчас Николай Павлович рассказал об этом разговоре жене:
– Если что, звони сразу ему. Вот телефон...
Погрустневшая Александра Емельяновна ушла на кухню: девочки придут из школы, а обед еще не готов.
Едва переступив порог, она устало опустилась на стул. Не хотелось ни за что браться. Скоро двадцать лет, как они кочуют с места на место, из одного гарнизона в другой. Разве думала она в молодости, что так сложится их жизнь?
Познакомились они в начале двадцатых годов. Девятнадцатилетняя Шура работала на сельскохозяйственной станции в станице Персиановке. Симоняк служил в 83-м кавалерийском полку. Ему шел тогда двадцать второй год, а выглядел он, пожалуй, старше. Сначала плечистый кавалерист показался Шуре суровым, угрюмым. Но узнав его ближе, она убедилась - внешность-то обманчива. Сердце у Николая доброе, был он заботливо мягок с людьми, любил веселую шутку, сердечную украинскую, песню.
Сразу же после свадьбы Шура увидела, как беспокойна его служба. Чуть свет он спешил в казарму
– За меня не беспокойся. Не в первый раз.
– Умолк, нахмурился, сжав рукоятку сабли.
– За отца с ними еще не сполна рассчитался...
Он был в походе, а Шуру ни на один день, ни на один час не оставляли тревожные думы. Раз, увидев на ее глазах слезы, соседка посоветовала:
– Помолилась бы, Шурочка... Свечку поставь, легче будет.
– Что ты, Андроновна! Узнает Николай - рассердится. Он у меня партийный, большевик, ни в бога, ни в черта не верит.
Несколько месяцев конники гонялись за белоказацкими бандами. Неделями не слезали с седла. Когда вернулись домой, вид у Николая был утомленный. Он похудел, глубоко запали его темные, как сливы, глаза, еще резче выделялись скулы на смуглом лице. Ходил по комнате и, время от времени взмахивая рукой, рассказывал:
– Много гадов порубали. А с ними, понимаешь, не легко воевать. В открытый бой не вступают. Всё норовят исподтишка. Днем по балкам, по глухим хуторам прячутся, ночью вылезают. Мы на них, как на волков, охотились. Теперь кубанские станичники заживут спокойно. Никто их не будет тревожить, с пути сбивать...
Когда он выговорился, Шура прижалась к мужу. Николай скорее угадал, чем услышал то, о чем она шептала. Значит, будет у них наследник...
А Шура, увидев, как обрадовался Николай, решилась высказать одолевавшие ее в одиночестве грустные думы. Ей ведь хотелось твердо обосноваться на месте, пустить корни, заняться своим хозяйством, как большинство ее родичей и земляков.
Она заговорила быстро, горячо. Многие уже ушли из армии. Пора и Николаю. Что им сулит военная служба? Кроме шашки, ничего у них нет. И не будет ни кола ни двора...
Она не сразу заметила, как помрачнел Николай, как ушло его радостное возбуждение.
– Эх, Шура, Шура!.. Плохо ты еще меня понимаешь. И что в мире делается не разобралась.
В словах Николая звучали боль и укор.
Его решение было принято уже давно и на всю жизнь. Когда окончилась гражданская война, Симоняк часто задумывался о будущем. Чем ему заняться, куда дальше шагать? В детстве он завидовал казацким сынкам, гарцевавшим на конях, ловко действовавшим пикой и саблей. Всему этому он научился в боях. В Дербентском революционном полку его считали хорошим конником, храбрым разведчиком. Нередко поручали трудные боевые задания. Николай пробирался в глубокий вражеский тыл, разведывал неприятельские позиции. Его острый клинок рубил без промаха, не давал пощады врагам.
Полк стал его школой и родным домом. Юношеские обиды на богатеев переросли в глубоко осознанную ненависть к старому, ко всему, что мешало победе советского строя. Симоняк вступил в двадцатом году в партию большевиков. Военная служба, была для него не просто любимым делом. Николай видел в этом долг большевика, смысл всей своей жизни.
– Нет, Шурочка, снимать шинель мне не придется. На курсы скоро поеду. Красной Армии нужны умелые командиры. Враги нас в покое не оставят... На том и кончился разговор.