Генерал Симоняк
Шрифт:
– Вы сейчас на главном направлении. Нельзя пропустить немецкие танки к Ленинграду.
Вскоре после этой встречи над дорогой заклубились облака пыли. Шли, завывая моторами, лязгая гусеницами, тяжелые бронированные машины. Приближались с каждой минутой.
Наводчики прильнули к панорамам, прикидывали на глаз, сверяя по ориентирам, расстояние. Прозвучала команда огонь. И сразу завертелся немецкий головной танк, охваченный языками багрового пламени.
Бой на шоссе за Гатчиной запомнился Щеглову на всю жизнь. Уже чадно горели многие вражеские танки, но появлялись всё новые,
Ряды артиллеристов поредели, было разбито несколько пушек. Казалось - не выдержать натиска, и всё же батарейцы упрямо, яростно продолжали бой. На участке полка немецкие танки так и не прорвались. Ни за Гатчиной, ни у Пулкова, куда потом перебросили артиллеристов.
И вот вернулся Щеглов на памятные места полковником, командиром 63-й гвардейской стрелковой дивизии. Принял ее от Симоняка весной 1943 года. Случилось это совсем неожиданно для Афанасия Федоровича. Поздним апрельским вечером в оперативный отдел приехал Трусов. С Щегловым он перед войной учился в академии имени Фрунзе и позже поддерживал добрые, если не сказать приятельские, отношения.
– Свертывай хозяйство, - кивнул Трусов на бумаги, которые лежали перед Щегловым.
– Поехали!
– Куда ж это на ночь глядя?
– К нам... Э, да ты еще ничего не знаешь. Слышал, что создается гвардейский стрелковый корпус?
– Слышал. А я при чем?
– Поедем, узнаешь.
Симоняк ждал их и сразу повел разговор начистоту. Командиром 30-го гвардейского корпуса назначен он и хотел бы передать 63-ю дивизию Щеглову. Как на это смотрит Афанасий Федорович?
– А разве всё от моего согласия зависит?
– Многое...
Симоняк не скрыл, что командующий фронтом думает поставить Щеглова начальником штаба корпуса.
– Я нисколько не против. Да по характеру вижу, вы, Афанасий Федорович, не штабист, а прирожденный командир. В артиллерийском полку у вас хорошо получалось. И в лыжном не хуже. Немцы, говорят, за вашу голову дорого обещали.
Генерал был осведомлен - и о противотанковом полку, и о рейдах ленинградских лыжников по вражеским тылам. Перед тем как Щеглова назначили командиром лыжного полка, его вызвали в Смольный. Жданов, разговаривая с ним, вдруг опросил, не боится ли Щеглов смерти.
– В тридцать лет умирать не хотелось бы.
– А если потребуется?
– Чего загадывать! Убьют, и всё...
Лыжники провели всю зиму в тылу врага. Нападали на немецкие гарнизоны, подрывали мосты, резали связь.
Предложение Симоняка пришлось Афанасию Федоровичу по душе, он согласился. А комкор умел добиваться того, что считал полезным для дела. Он и начальник политотдела А. И. Игнатьев убедили Говорова и Жданова. Щеглов стал командовать дивизией, начальником штаба корпуса назначили Трусова, а вместо него в дивизию перевели молодого энергичного подполковника Аркадия Дмитриевича Голубева.
В дивизии Афанасия Федоровича приняли хорошо. Летние бои сорок третьего года под Синявином показали, что полковник - умный и смелый командир. Ко двору пришелся и новый начальник штаба, во всем точный и пунктуальный. Отличный дуэт, - говорили о комдиве и начальнике штаба.
...Поздний
На безжизненной как будто равнине глаза офицеров различали бугорки дзотов и их черные амбразуры, дымки, курящиеся над землянками, частоколы проволочных заграждений... В штабе по карте командиры основательно изучили передний край немцев, позиции их 170-й пехотной дивизии, с которой год назад воевали на Неве. Но карта, даже самая точная, не заменит живого знакомства с местностью.
– Здесь и будем наступать, - проговорил комдив, показывая полосу прорыва.
– Чуть-чуть левее, видите, полковник, ваш Самовар?
– Наш, - усмехнулся Кожевников.
– Только его на подносе не подадут.
Под названием Самовар на штабной карте была закодирована Виттоловская высота, господствовавшая на первом рубеже немецкой обороны под Пулковом. Трехкилометровый путь к ней лежал через минное поле, пять линий траншей, противотанковый ров и проволочные заграждения. Начиненная дзотами и бетонированными огневыми, точками, эта высота была настоящей крепостью.
– Как решим, товарищ полковник? Кого за Самоваром пошлем, чтоб не обжегся?
– Зверева, - ответил Кожевников после минутного раздумья.
Щеглов помнил майора Зверева по Красному Бору, видел его в деле летом на синявинских торфяниках. Энергичный, напористый офицер.
– Что ж, этот сможет.
Здесь, на месте, Афанасий Федорович договаривался с командирами полков о деталях предстоящей операции.
Когда офицеры покидали Пулковскую высоту, немцы усилили обстрел наших позиций. Они вели огонь и по окутанному морозной синевой Ленинграду. Снаряды с глухим воем проносились над головой. Они рвались где-то на Международном проспекте и в центральных районах города. Это стало обыденным за годы осады и всё-таки отзывалось щемящей болью в сердце. Скоро ли смогут ленинградцы без опаски ходить по улицам, спокойно работать на заводах и фабриках, отдыхать в ночные часы?
– Теперь уж недолго!
– вырвалось у Щеглова, и офицеры поняли, о чем он думает.
Усаживаясь в машину, комдив сказал:
– Вы по домам, а я - к генералу.
2
Штаб 30-го гвардейского корпуса стоял в Колтушах. Этот тихий пригородный поселок, летом утопающий в зелени, когда-то облюбовал для лабораторий своего института великий русский физиолог Иван Петрович Павлов. Теперь в пустовавших помещениях научного городка разместились штабные службы.
Генерал Симоняк жил в небольшом домике, запрятавшемся среди берез.