Генерал Симоняк
Шрифт:
– Большой вы там переполох подняли, - одобрительно проговорил комкор. Внезапность и быстрота в бою - это почти наверняка победа. Свалишься на врага как снег на голову, и не устоять ему, если он даже в несколько раз сильнее.
Генерал слушал ветеранов и в словах каждого улавливал, как он сам говорил, изюминку, подчеркивал то ценное, что родилось в боях.
Федор Бархатов не взошел, а взлетел на сцену. По резким, нетерпеливым движениям чувствовалось - он чем-то возбужден.
– Товарищи!
– начал он.
– Сегодня я побывал в Ленинграде. И то, что видел, в сердце гвоздем сидит. На Международном проспекте, у завода Электросила, снаряд попал в трамвай. Пять человек погибло, десятка полтора искалечено. Мы, солдаты, привыкли к смерти и крови, не раз
Слова Бархатова взволновали гвардейцев.
– Скоро ли в бой, товарищ генерал?
– донеслось из зала.
– Скоро!
– твердо сказал комкор.
– Придет срок - узнаете точно. А пока не теряйте даром ни часа, ни минуты.
В Колтуши комкор возвращался один. Иванов остался в дивизии. Надо было потолковать с политотдельцами. Симоняк невольно сравнивал его с говорливым, всегда оживленным Говгаленко, - тот уехал на учебу в Москву. Иванов был не щедр на слова, он показался поначалу человеком суховатым, одним из тех, о ком говорят: застегнут на все пуговицы. Трудно ему будет сходиться с людьми, подумал при первом знакомстве Николай Павлович.
Но через месяц-другой и сам Симоняк, и командиры дивизий, полков прониклись уважением к начальнику политотдела корпуса. Был он кадровым военным, хорошо знал армейскую жизнь, умел разглядеть суть явлений, правильно оценить их. И к людям подойти умел. Симоняк жил с ним дружно, работал рука об руку. Ведь везли они одну упряжку, делали одно дело.
Теперь их обоих целиком поглотила единственная забота: заложить прочный фундамент победы в предстоящем бою. Под Пулковом корпусу предстояло наступать на главном направлении. Симоняк старался сделать всё для того, чтобы вражеская фигура была выбита с первого удара. Иванов был занят тем, чтобы морально подготовить людей. Ему приходилось думать о расстановке в ротах и батальонах коммунистов и комсомольцев, о партийно-политическом обеспечении боя на всех его этапах. Ленинградские войска имели опыт наступления лишь в непродолжительных боях. Теперь надо было подготовить командиров и бойцов к тому, чтобы они сражались, не допуская мысли о выходе из боя длительное время, пока не выполнят до конца поставленную задачу. Ведь самого высокого, но кратковременного порыва недостаточно для победы. Так же как и одной храбрости - она должна сочетаться с мастерством, высокой боевой выучкой. Это подчеркивал Военный совет фронта. Коммунисты-гвардейцы на своих собраниях подробно говорили о том, как лучше выполнить требования Военного совета.
...Хотя Симоняк приехал в штаб поздним вечером, офицеры еще были заняты работой. Для них бой уже давно начался, только вели они его пока на картах.
И Симоняк сразу включился в эту работу.
– Вот как я отвечу на ваш ход, полковник, - сказал он Трусову, продолжая прерванную игру. Он нагнулся над картой, прочертил на ней несколько извилистых линий красным карандашом и коротко изложил один из вариантов отражения танковой контратаки со стороны Пушкина во фланг корпусу.
– Что же вы предпримете теперь?
– Надо подумать, - улыбнулся Трусов.
Уже не первые сутки комкор мысленно вел поединок с немецкими генералами, которые, укрывшись в цитаделях Северного вала, справляли в это время рождественские праздники.
– Как у нас с командным пунктом?
– поинтересовался он.
– Заканчиваем. Скоро можно будет перебираться.
– Да, скоро и в бой, - глуховато проговорил Симоняк.
– Скоро.
Когда Николай Павлович вышел из штаба, стояла глубокая ночь. В разводьях облаков горели крупные звезды. Невидимый истребитель кружил в небе. Гул мотора напомнил о самолете, который в сентябре прошлого года, три с лишним месяца назад, летел к Ленинграду. В нем были жена, вихрастый Витька. Последний раз Симоняк видел их на Ханко, в первый день войны. Поспешным было прощание, желанной и радостной представлялась
Одинцов, приоткрыв дверь, шагнул в просторный блиндаж, врытый в железнодорожную насыпь.
– Встречайте гостя, - проговорил он, оглядывая командный пункт.
– Или не рады?
– Что вы, товарищ генерал-лейтенант!
– встал из-за стола Симоняк.
– Да мы вас гостем и не считаем. Свой вы теперь человек.
Командующий артиллерией фронта Одинцов в последнее время часто наведывался в корпус.
В полосе наступления гвардейцев немцы имели более ста артиллерийских и минометных батарей, девятнадцать наблюдательных пунктов, сто восемьдесят пять дотов и дзотов, сотни блиндажей и землянок. Нашей артиллерии предстояла огромная, труднейшая работа. На направлении главного удара намечалось сосредоточить около двухсот орудий и минометов на каждом километре фронта. Вес одного залпа составлял сорок четыре тысячи килограммов - почти вдвое больше, чем в операции по прорыву вражеской блокады. Тысячи орудий и минометов нацеливались на вражеские позиции. Одинцов проверял, как подготовились артиллеристы к боям. Он рассказал Симоняку о трудностях, возникающих на каждом шагу. Немцы занимают командные высоты, окаймляющие с юга Ленинград, всё у них на виду. Но артиллерию надо сосредоточить скрытно. Большую часть работ по оборудованию огневых позиций приходится делать ночью.
– И пехоте не легко, - сказал Симоняк.
– Надо сблизиться с противником так, чтобы он ничего не учуял.
Поговорили, решая, как и что лучше сделать. Николай Павлович пригласил Одинцова поужинать.
– Не откажусь. С утра во рту маковой росинки не было.
И сев за стол, генералы и офицеры продолжали обмениваться мыслями о надвигающихся боях. Потом вспомнили былое.
– Скажите, Николай Павлович, - поинтересовался Одинцов, - говорят, вы у Кочубея воевали?
– Рядышком. В тех местах. На Кубани вырос, там с белоказаками дрался.. Так мы же земляки!
– обрадовался Одинцов.
Выяснилось, что подростками они батрачили у одного помещика. Пятнадцатилетний Одинцов управлялся с быками, Симоняк пахал, убирал урожай.
Встретились четверть века спустя. Генералами стали. Вот как сложилась их судьба в советское время.
Пулковская слава
На наблюдательный пункт командир корпуса перебрался глубокой ночью. Заглянул в блиндаж, где еще хлопотали связисты, и вышел в траншею.
Пулковские высоты окутывала белесая мгла. С запада, со стороны Ораниенбаума, доносился гул глухой канонады. В ясном небе играли багровые всплески.
Там уже началось... 14 января сорок четвертого года перешла в наступление 2-я ударная армия, которой командовал генерал И. И. Федюнинский. Из оперсводки Симоняк знал, что удар с малой земли - с ораниенбаумского плацдарма - вызвал у немцев суматоху. Они не ожидали его, видимо, проглядели переброску наших войск под Ораниенбаум. Производилась она в глубокой тайне. Темными ночами от канатной фабрики в Ленинграде, от пирса в Лисьем Носу отчаливали суда с людьми, оружием, боевой техникой. Они пробивались через залив, скованный льдом, к причалам Ораниенбаумского порта. Так было переброшено несколько дивизий, танки, орудия, тысяча триста вагонов разных военных грузов.
Наступление, начатое с малой земли, развивалось успешно. Симоняк искренне порадовался и за своего старого товарища по академии Андреева. Анатолий Иосифович командовал 43-м стрелковым корпусом, действовавшим в составе 2-й ударной армии.
Эфир заполняли панические радиограммы немецких командиров, моливших о подкреплениях.
– Завтра еще не так запоют!
– усмехнулся Симоняк, читая радиоперехваты.
Завтра предстояло вступить в битву гвардейскому корпусу. Он входил в 42-ю армию, которая наносила основной удар по вражеской обороне под Пулковом. Обе наши армии, шедшие от Ораниенбаума и Ленинграда, должны были соединиться в районе Ропши и тем самым замкнуть в кольцо стрельнинско-петергофскую группировку немцев, а затем наступать на Кингисепп и Гатчину.