Генерал Симоняк

Стрешинский М. П.

Комбат с беспокойством прислушивался к тому, что происходило по ту сторону ничейной земли. Порой доносился кашель неприятельского часового, слышались громко произнесенные фразы, и Зверев жалел, что плохо знает немецкий язык.

Под утро в батальон заглянул заместитель командира полка по политической части майор Константин Сергеевич Донковский.

Зашли в крохотную землянку, где помещался штаб комбата, - его ячейка управления: радист, телефонисты, посыльные. Поговорили несколько минут. Донковский уже успел побывать во всех ротах и был доволен, - задачу люди знают, коммунисты

и комсомольцы готовы показать пример в бою. Он сказал:

– В батальоне остается агитатор полка.

– Старший лейтенант Лях?

– Он самый.

– Смелый офицер!

– Какие к нам претензии, комбат?
– Зверев пожал плечами, как бы говоря: всё, что полагалось, от полка получил.

– Тогда прощевай. Загляну к Малашенкову.
– И замполит ушел, словно растаял в темноте.

Когда грянул артиллерийский гром, у Зверева радостно забилось сердце. Теперь можно было выпрямиться во весь рост, громко, полным голосом говорить, отдавать команды.

За пять минут до установленного для начала атаки срока командир батальона приказал приготовиться к броску. Он знал, как важно выиграть первую минуту вслед за переносом артиллерийского огня в глубину вражеской обороны. Противник еще не пришел в себя, прижат к земле и, конечно, не способен на то сопротивление, которое оказал бы позже. Нет, эту драгоценную минуту нельзя упускать.

– Вперед!
– зычно крикнул Зверев.

– Вперед!
– повторили команду ротные.

– Вперед!
– подхватил комсорг роты молодой коммунист Кризогренцев. Крепкий, сильный, он легко перемахнул через обледенелый бруствер. За ним выскочили разведчики Антонов и Курбашев. Первая гвардейская цепь рванулась в атаку.

Год назад бойцы батальона одним рывком, не переводя дыхания, не замедляя стремительного бега, пронеслись через Неву и лихо взобрались на отвесные кручи левого берега. И теперь нужна была не меньшая быстрота. Стрелковые цепи мчались по изрытому полю, перескакивали траншеи.

Немцы так и не успели подорвать плотину и затопить глубокий противотанковый ров, находившийся метрах в четырехстах от их первой траншеи. Они еще не опамятовались от огневого шквала, а гвардейцы уже перемахнули на другую сторону рва.

С уцелевшими в траншеях гитлеровцами расправлялись специально выделенные группы автоматчиков, а стрелковые взводы, не останавливаясь, шли вперед. Три километра напрямую до Виттолова. Чтобы не снижать темпа наступления, гвардейские цепи сменяли одна другую. Едва первая цепь достигла третьей траншеи, как ее нагнала вторая цепь, опередила и повела наступление свежими силами.

Двинулся вперед и комбат. Он побежал по открытому полю, перепрыгивая через глубокие ямы и дымящиеся воронки. Остановку сделал за третьей траншеей, в небольшом овражке, откуда хорошо видел Виттоловскую высоту. По ней еще била наша артиллерия.

Разведчики Антонов и Курбашев вели пленных. Семь немецких солдат шли гуськом по узенькой стежке.

– Что с ними делать, товарищ гвардии майор?
– спросил Антонов.

– В тыл. Где захватили?

– В землянке. Подбираемся к ней, видим двух немцев. Хенде хох!
– кричу им, а они за автоматы. Опередили

мы их. Вскочили в землянку, гранаты держим наготове. Так семерых и взяли.

– Молодцы!
– сказал Зверев.
– Ведите в полк, там ждут языков.

Комбат передвинул свой командный пункт еще ближе к ротным цепям.

У подножия высоты, занесенной снегом, укрылся дот.

– Видишь?
– указал Зверев лежавшему рядом с ним командиру артдивизиона.

Капитан-артиллерист передал по рации команду на огневые позиции. Несколько минут снаряды долбили бетонную огневую точку. Тем временем к ней подбиралась штурмовая группа. Когда артиллеристы сделали последний залп, гвардейцы блокировали дот.

– Усилить натиск!
– торопил комбат ротных.

Гвардейцы просачивались в Виттолово. Звонко трещали автоматные и пулеметные очереди, громыхали гранатные взрывы. И справа, уже над высотой, заалел кумачовый стяг. Поднял его агитатор полка Лях. Он заменил тяжело раненного командира направляющей роты.

Зверев посмотрел на часы. Двенадцать. За шестьдесят минут батальон прошел три страшных километра и оседлал высоту. Комбат верил в успех и всё же не ожидал его так быстро.

А к Виттолову подходил батальон Малашенкова. Развивая наступление, он двигался на Большое Карлино. Радист соединил Зверева с командиром полка. Кожевников поздравил его с первой победой.

– Командир корпуса, - сообщил он, - награждает тебя именными часами.

Комдив Щеглов делал на карте всё новые и новые пометки - полки с каждым часом глубже вгрызались в оборону врага. Имеются трофеи и пленные, докладывали командиры полков.

Уже немало этих пленных, присмиревших и обмякших, провели в сторону Ленинграда. Не так они держались осенью сорок первого года. Теперь у них и вид другой, и тон пониже. Как только заговоришь с ними, торопятся произнести заученную фразу: Я не стрелял по Ленинграду.

Разберутся - кто стрелял... Комдиву некогда возиться с пленными. Несколько оправившись от первого удара, противник усиливал сопротивление.

Особенно беспокоили Щеглова фланги. Когда он водил лыжный полк по вражеским тылам, у него всё кругом было обнажено, отовсюду можно было ждать удара. И работая в оперативном отделе, он порой подшучивал над командирами дивизий или полков, которых страшат, останавливают открытые фланги, незащищенные стыки... Теперь же, оказавшись на их месте, Щеглов озабоченно следил, как продвигаются соседи справа и слева. Они наступали медленнее 63-й дивизии.

Разведчики доносили: со стороны Пушкина к Большому Виттолову подтягивается колонна бронемашин. У деревушки Мендухари замечены тигры и фердинанды. Рискованно пробиваться вперед, подставляя врагу обнаженные бока.

Щеглов высказал свои опасения Симоняку. Комкор, сощурив раскосые глаза, спросил:

– Отказываетесь помогать правому соседу?

– Почему? Я этого не говорил.

– Противник того и ждет, когда мы остановимся, ослабим нажим. Нельзя давать ему отдышаться. К рассвету Афанасьев должен быть в Мендухари. А о флангах не думайте. Путилову трудней приходится, контратаки отбивает. Прикроем вас. Кстати, я перебираюсь отсюда...