Генерал Снесарев на полях войны и мира

Будаков В.

Вскоре начальник дивизии собрал всех командиров полков. Были разобраны штатный, списочный и наличный составы полков, подготовлены соответствующие действительности списки дивизии, и тут же был издан давно необходимый приказ.

Без затяжки в дивизию «нагрянул» командующий армией генерал Лечицкии, осмотрел Елисаветградскии полк. Снесарев слыхивал про него не самое лучшее, мол, сух, строг и всегда ругается… Умные и порядочные люди сразу чувствуют сильные стороны друг друга, Лечицкии и Снесарев за каких-нибудь полдня прониклись взаимной симпатией.

Признание комдива в письме от 21 сентября 1916 года: «…Вчера он был и поразил всех своим “новым” и “необычным” поведением. До сих пор это была гроза, да ещё сухая (как мне говорили, может быть, и привирая), но я его нашёл спокойным, замечания делающим спокойным и достойным тоном, обращающим внимание на вещи, действительно заслуживающие внимания и подталкивания, а часто даже приветливым… Осмотрев

полк, командующий остался, по-видимому, очень доволен и чувствовал себя всюду очень уютно и весело. И я это понимаю. Мысль послать в дивизию меня для коренного лечения принадлежит ему, и теперь он видел, что лечение началось и ведётся и что есть уже признаки начинающегося выздоровления. Конечно, и корпусный командир немало наговорил ему про мои посещения окопов, даже секретов, про моё постоянное нахождение под огнём, что в своё время корпусного командира (как я слышал) приводило в восторг. Да и сам командующий куда ни обращался его взор видел печать моего труда: в окопах, в резерве, на батареях, в тылу».

Вынесенное комдивом впечатление: прост, деловит, разумен… — не расходилось с мнениями высоких сослуживцев. Генерал Зайонч-ковский о Лечицком: «Человек с железной волей, выжимавший от войск на войне всё, что только они могли дать». Генерал Саввич: «Знаю его три с половиной года. Кроме военной службы, нет никаких интересов. Никому не сделал зла. Въехал в его армию и вижу, что она особенная: видны на всём труд, мысль и дисциплина». Стоящий над ними по служебной лестнице генерал Брусилов в своих мемуарах высоко отзывается о Лечицком: по душе ему был наступательный дух человека, который славно воевал в Карпатах, грустная кончина которого в 1923 году в Москве, в тюрьме, лишний раз заставляла думать, что у большевиков во врагах оказаться мог любой и каждый.

21 сентября 1916 года Снесарев побывал на празднике Елисаветградского полка, сказал простую, всем понятную, горестную и горделивую речь. Смысл её — на всё происходящее гляжу с печалью и радостью: с печалью — не все вернутся; с радостью — ни одному поколению не пришла такая великая доля, как нам, «положить жизнь за други своя». Целые поколения будут пользоваться сохранёнными ценностями, наслаждаться, из-за пустяка лить потоки чернил. Но чтобы жизнь, какая б она ни выдалась, продолжалась, на охранной черте стояли рыцари окопа, солдаты и офицеры, в том числе и Елисаветградского полка.

Между тем в дивизии многое выползает наружу, скрытое под спудом из-за недосмотра одних, лености других и злоупотребления третьих. Да, великая война убивает жизнечеловеческие миллионы, а кому-то приносит миллионы денежные. Для кого-то — святое дело, для кого-то — прибыльный гешефт. В дневнике за 28 сентября 1916 года — запись о панихиде по погибшему офицеру Аккерманско-го полка и о встрече с близкими убитого: «За телом приехали старик-отец со старой матерью и сестра-курсистка. Мать дрожит, пьёт воду, говорит больше других. Единственный сын, поддерживал их… Сестра оказывается молодой женой (урожденная Мальцева), во время вскрытия гроба потеряла равновесие, бросилась целовать, но удержали… Шёл за гробом с версту, родители ехали, жена шла за гробом, держалась, но всё в ней дрожало (писала ему 2 раза в день). Когда на литии стали поминать “раба Божия Витовта, живот свой положившего за Царя и родину”, вся вздрогнула… Сергей Иванович Соллогуб много её успокаивал, гладил по голове, когда она плакала: “Увидим лучшие дни, вы молоды… хорошо, что у вас детей нет”. Она: “Мне очень жаль, всё была бы от него память…” Женщина с красиво очерченным лицом, с несомненным волевым элементом… Офицеры сделали из австрийской проволоки венок покойному и сказали матери: “Это память от нас ему, погибшему у проволоки…” Всё вышло трогательно и хорошо: проводили с оркестром, дали старикам лошадей. Удалось внимание сочетать с осторожной тактичностью… Таких картин — сколько их! И если бы их все пережить, как эту, сегодня, сердце давно лопнуло бы от грусти и страданий…»

2

Женщины, теряющие близких. Женщины, готовые потерять себя. Быть убитыми физически, но не запятнанными нравственно. В октябрьском дневнике 1916 года — целая гроздь записей о сестрах милосердия, их высоком и жертвенном служении.

«…Вчера устраивали прощальный вечер 3-му хирургическому передовому отряду… Вечер прошёл смешливо-грустно, проводили сестёр до их дома и ещё долго говорили у их порога… Много было шуток вообще и остроумных бросков, но все они, как плющом, были перевиты грустью: мы взаимно привыкли друг к другу, а они… сироты, выброшенные на простор и риск боевого поля, где они найдут такой приют, ласку без мужских притязаний, шутку без сальностей, возможность довериться без риска погибнуть?.. Где? Нигде. И они это чувствуют, и дарят нас улыбкой благодарности, и грустят глубоко, расставаясь с нами…

Сестры на войне страшно ценят внимание, особенно тогда, когда под его покровом не скрывается ни опасность оскорбления, ни посягательство

на честь. Все на них смотрят как на своих полевых жён, смотрят часто глазами дикарей, только без умыкания или набрасывания втихомолку; такова психика людей, ежедневно видящих смерть и дышащих запахом крови. Жертвуя всем и никогда не ручаясь за приход последнего дня их жизни, эти люди не могут ни понять, ни снизойти к “маленькой” и “малодушной” мысли уберегания чести женской или сохранения девственности, они готовы всё отдать, они, над которыми завтра висит меч смерти: здоровье, семью, честь, жизнь… и они не могут понять, как другие могут отвлекаться разными пустяками. И сестры понимают эту притязательность людей morituri и согласны, что в ней много правды, но… те-то могут умереть и умирают, но они-то мало имеют шансов на это… На вопрос, готовы ли они умереть, большинство ответят словом “да”… И мечутся они между двумя скалами, из которых на одной написано “горе погибшей, которая будет жить”, а на другой — “отдайтесь нам, которые завтра могут умереть”… Как охотно они пойдут на ласку, но чтобы она не переходила пределов, как убеждённо и тепло говорят они, что они должны служить не одним раненым, но и тем, которых могут ранить… Но как? Они смущаются и отвечают: “Уютом, ласкою”… и встречают со стороны morituri насмешки: “Скажите, мы всё на карту, а они… наше боевое измученное сердце хотят питать леденцами”».

Сестры, рискуя жизнью и страдая в непривычной среде, получают медали — достаточная ли награда их бескорыстного труда, их жертвенности? Ольга Лобанова-Ростовская, Мария Мегорская, Констанция Орловская, Полина Развезева, Вера Старк, Елена Чарторижская, сестры милосердия 12-й пехотной дивизии награждаются Георгиевскими медалями четвёртой степени… малая степень для большого подвига.

Снесаревские строки о сестрах на войне — это целая поэма. Поэма о женщине. О молодой, сострадательной, милосердной, преданной. Сколько верного взгляда, чуткого сердца, понимания и внимания! Где бы он ни был, он понимает психологию сестёр — быть ближе к опасности, к передовой, где больше огня, а значит и раненых, которым надо оказать первую помощь. Придя в 64-ю дивизию, он отдал распоряжение, чтобы сестёр в дни боёв направлять «на передовые перевязочные пункты полков — идеал сестёр и большое облегчение для раненых». Он бы их всех готов обнять, не как праздный бунинский герой всех молодых наташек в вечерней тёмной аллее, но как воин — подвижниц, которым надо пройти крестный путь без обычного сна, отдыха и лживых наслаждений, а пройдут — даст Бог, всё образуется!

3

Во второй половине сентября в дивизии побывал помощник английского военного агента майор Торнхилл. Он родился в Индии, всю жизнь прослужил там, и, естественно, Снесареву с ним было о чём поговорить в диалоге на индийскую тему, вполне устраивавшем обоих, поскольку англичанин снесаревские труды не читал. «К удаче для меня, мои литературные работы ему неизвестны», — шутливо оценил встречу русский генерал. При прощании англичанин подарил книгу К. Чуковского «Заговорили молчавшие»… с надписью «Генералу А.Е. Снесареву, привет от английской армии». В дневнике 11 октября 1916 года Андрей Евгеньевич заметит: «Книга написана с искусством, но очень пристрастно. Конечно, англичане как купцы о себе говорить умеют, и деловито-хвастливый тон их писем и заявлений производит впечатление, но грустно наблюдать, как далеко поддался автор этому впечатлению… до национального безразличия и самоунижения. Достаточно сравнить “потери” в письмах с потерями в действительности или вспомнить книгу Хоккера… Всё это, в корне корней, то же торгашество, хотя и замаскированное, а также аристократизм нации».

В начале октября дивизию посетили итальянцы: генерал-адъютант короля граф Ромеи Лонгена, подполковник маркиз Ориго, скульптор, известный и в России: его проект памятника Александру Освободителю отмечен был второй премией, и капитан Дебертини, о чём и сообщает Снесарев жене в письме, не лишённом юмористической окраски, от 7 октября 1916 года: «Графа Ромеи Лонгена мне удалось дотащить до окопов… на наблюдательном пункте нас обстреляли; граф видел австрийские окопы с проволокой в 300 шагах впереди… всё это привело его в такой восторг, что он обещал донести на другой же день своему монарху, а Государю Императору обещал рассказать при первом же случае. По адресу моего хладнокровия под огнём и “полного презрения к смерти” он говорил такие вещи, что если он Государю расскажет половину только, не миновать мне корпуса. Мне он обещал выхлопотать у короля какой-то крест на шею с зелёной лентой, соответствующий нашему Георгию 3-й степени. Ужин прошёл у нас блестяще. Я сказал по-французски короткую здравицу за короля Италии, после чего граф произнёс длинную речь по-итальянски, на которую я ответил длинной речью по-русски… Уехали наши гости пьяными и 7 вёрст пели не то русские, не то итальянские песни. Словом, с моим появлением всё радикально меняется: шлют британцев, шлют итальянцев, скоро присылают румын…»