Генерал террора

Савеличев Аркадий

— Валяй, рыбачок, вниз! — пришлось прикрикнуть.

Но ответ опять был вразумительный:

— Внизу коряжины, только леску зазря порвёшь. А под мостом — чистый камешник, журчит, всякая мошкара в тень прячется. Милое дело для гольцов!

Минёры, видно, были из деревенских. Слушать рассуждения насчёт гольцов не стали, а просто самого огольца взяли за руки, за ноги — и вместе с удочкой, ведёрком и — надо же! — с початой полубутылкой оттащили на полсотни сажен. Бросили, видно, в приречный крапивник, потому что вопль поднялся:

— Штаны-те худые, ж-жопу ведь ж-жёть!

— Деловой народ — минёры. Савинков помогал, налаживая детонатор, но они в один голос:

— Нет уж, мы лучше сами.

— В

нашем деле всё нужно своими руками проверить.

Возражать было нечего. Савинков благодушно кивнул, на досуге закуривая спрятанную за пазухой сигару. Дымок и минёров на мысль навёл:

— Мы тоже заранее под камушком огонёк зажжём.

— Коротковат бикфорд, да отбегать по кустам — запнуться можно.

— Как пить дать! Загодя надо пламешочек... Вдруг пофартит с поездом?

Значит, и они под паровоз метят?

Огонёк был такой малый, да по дневному времени сухой и бесцветный, что и вблизи не видать. Тем более с паровоза. Один из минёров, замерив шагами бикфорд, сторожить остался, другой у крайней, ещё доступной с берега сваи пристроился. Он-то, приложившись ухом к рельсу, и подал голос:

— Гудёт!

Савинков с оставшимся минёром уже подожгли бикфорд... но паровоз вылетел из-за поворота с целым хвостом пассажирских вагонов!

По военному времени едва ли там были обычные пассажиры. Но минёр решительно наступил сапогом на провод, шепча:

— Люди же, люди!..

Что было делать? Минуты ведь исходили, секунды! Кстати ли, некстати ли — вдруг всплыло лицо Вани Каляева, его нервный шепоток: «Боря, нет, ты скажи: можно убивать безвинных?!» Савинков, уже готовый отшвырнуть глупый сапог, не сделал этого!..

Паровоз с десятком вагонов прогремел колёсами, раскрытыми окнами, отбившими все уши революционными песнопеньями:

Сме-ло мы в бой пойдё-ём За вла-асть Совето-ов!..

Торчали в провалах окон такие ярые матросские физиономии, что Савинков сказанул своё любимое:

— Ах, чёрт дери!..

Скатившийся с насыпи минёр, зверски глянув на своих двоих ротозеев, сам уже с близкого расстояния, хоть и с запозданием, снова запалил бикфорд. Но когда-то огонь подползёт к детонатору? Даже и на двух последних метрах?!

— Каляев, помнится, мне сказал: «Жалко безвинных, но карателей...»

— Каляев? Какой Каляев?! Иванов — его фамиль!..

На помощь главному минёру бежал и этот, что своим неурочным сапогом испортил всё дело. Савинков уже опережал его, открыто перед окнами гремевшего поезда, как вдруг с той стороны опять вылез злосчастный дедок со словами:

— Нет, тамо не клюёть...

Первый минёр в одиночку потащил его в кусты, матерясь на чём свет стоит... и в это время грохнул взрыв, накрыл их обоих обломками шпал и камешником...

Матросский поезд успел проскочить, погромыхивал на подъёме от моста, а эти двое лежали в нескольких саженях, которые оказались роковыми...

На звук взрыва прискакал, не таясь, сам капитан:

— Что случилось? Почему опоздали?

Оставшийся в живых минёр, не глядя на Савинкова, начал оправдываться:

— По первому разу, не рассчитав, задлинили шнур... спохватились, обрезали... неудачно...

— Капитан, я во всём виноват, — не мог вынести Савинков этой спасительной лжи.

Но капитан уже метнулся в седло:

— Отходите! Видите?..

Как не видеть! Поезд остановился, из заднего вагона выскакивали матросы и разворачивались в цепь. Прикрывавший незадачливых минёров пулемёт встречь резанул несколько раз. Нечего было и думать, чтобы принять открытый бой. Целый эшелон матросни!

Уже слышалось, капитан поднимал своих грозной командой:

— К сёдлам!..

Матросы не успели развернуться. Постреляли лишь.

Отряд на рысях уходил прочь от железной дороги.

У моста остался первый непохороненный волонтёр...

IX

Капитан Вендславский был прав: немало лошадей оказались лишними... Дрались ведь всё больше в пешем строю. Что могли сделать сто сабель, даже рассыпавшись внезапной орущей лавой? Красных армейцев всегда оказывалось больше. Нет, только засада, только дерзкий налёт. От рывка к рывку, от одной бешеной скачки до другой. Как ни скрывались, красные вскоре взяли след отряда. Принимать встречный бой было сущим безумием; удирать от погони по прямой — просто устилать свой путь трупами. Савинков вполне оценил тактику капитана Вендславского. Оказывается, нечто подобное применялось уже в Галиции, при Корнилове. В то время, когда Савинков организовывал там отряды добровольцев, некто из неглупых штабистов вспомнил приснопамятного Дениса Давыдова. Впереди штурмовых батальонов скрытно проникали через боевые порядки летучие конные отряды и сеяли панику в передовых немецких тылах. Вот так и сейчас. Эскадрон Вендславского, состоявший на три четверти из офицеров, уже многие сутки бороздил тылы Троцкого. Да, было известно: сам Троцкий брошен на этот восточный фронт. Но и он мало что мог сделать с неуловимым эскадроном. Незадача у первого моста стала хорошим уроком; теперь таких ошибок не случалось. Каждый день то в одном, то в другом месте взрывали полотно железной дороги, связывавшей фронты с центром России. Валились, как лес-сухостой в бурю, крепчайшие телеграфные столбы. Пилы не зря точили; топоры вострили тоже не зряшно. Большевистских ставленников по деревням и станционным посёлкам расстреливали прилюдно — на войне как на войне. В открытый бой, и то внезапно, вступали только с небольшими гарнизонами. Россыпь пуль, гранат — и аллюр три креста!

Большевики бросили от Казани несколько конных отрядов, шли по пятам, на свет взрывов и пожарищ. Но никак не могли вычислить шахматные ходы Вендславского. Сам капитан заговорил про шахматы. Савинков удивился:

— Странно, в своей прежней конспирации и мы использовали шахматную тактику!

— Чего тут странного? — не принял удивления Вендславский. — Собственно, Денис Давыдов тоже ведь никогда не скакал по прямой. Истинно партизанская уловка. Помню, ещё перед первым рейдом в Галиции я долго думал над этим. Как устроена голова военного штабиста? Под циркуль и ровную линейку. Безразлично, у француза, немца, русского. Преследуя нас, большевики не изобрели ничего нового. В штабах у них сидят наши же, офицерские, прихвостни. Они отмеривают средние версты наших суточных переходов и наносят их на карту. А мы ведь можем пройти и пятьдесят вёрст, а можем лишь пять. Вы хорошо, Борис Викторович, вчера надоумили: основному отряду свернуть немного в сторону и оврагом выйти в тыл нашим преследователям, до времени затаиться. Не знаю, как красного командира, а меня смех разбирает: они гонятся за облаком пыли, которое поднимают десять наших добровольцев...

— Всё-таки меня мучает совесть: не настигли бы...

— Я дал им лучших лошадей. Лучшие конники! Двое из местных. Теми же знакомыми оврагами и вернутся обратно.

— Ну-ну...

Эскадрон отдыхал, ужинал всухомятку, не разжигая костров.

— Сейчас красные уже вёрст на тридцать опередили нас — только зря мылят лошадей. Передохнем — и снова с Богом, Борис Викторович!

— Чтоб запутать их окончательно, я со своими помощниками по ночному времени здесь, вблизи, рвану полотно. Для фейерверка!