Генератор подвигов
Шрифт:
Символическая преграда для космического холода порой значит больше, чем атмосфера большой планеты.
Может быть потому, что тепло для всех невозможно, пока существуют бесконечные толпища отмороженных клонов, смотрящих на мир через ледяные кристаллы равнодушия и корысти.
Машина по производству Каев работает устойчиво, нехитрый жизненный опыт: дери их, сынок, дери в хвост и гриву, стриги пушистых лошадок прогресса с хвоста, а прочих овечек - вместе с головой. Отвинти туловище, побей катафоты. А иначе
Бабушка качает головой. Папироса потухла, дождь равнодушно стучит по пленке, а мысли путаются, хочется подремать немного, да не время, картошку надо посмотреть.
Ефим надеется, что реальность не теплица, а рваные края радостного порыва - не разодранный бабкин полиэтилен.
Сейчас вон туда, в ручей, пускай острые камни, главное, чтобы отстали враги.
Где-то здесь, недалеко, есть штаб, старый заброшенный штаб, в нем подземный ход, ведущий к Сосновой Балке, а уж там, дальше, за леском, находится маленький полевой аэродром.
Ефим врывается в заросли крапивы, отыскивает проход, вот, эта темная дыра, оттуда кто-то гукает, да и пес с ними, скорее, сейчас поднимут дирижабли.
Враги просто так не упустят Ефима, слишком важная птица народный герой.
Вот она, мифическая стена!
Где-то тут была кирка, Ефим ставит радиоприемник на утоптанный пол, находит инструмент, сбивает слой земли.
Дверца, ч-черт, все же реальность рвется не слишком выборочно... Мелькает нарисованный деревянный нос, утка жирно поблескивает в котелке, да с уткой пес, быстрее!
Ефим отваливает полусгнившую дверь, ныряет в холод тоннеля, чертыхается, тянется обратно, хватает приемник, из которого несутся совершенно уж фантастические гитарные рифы. Сырая, как воздух в подземелье, музыка.
Hесется в темноте, корни хлещут по лицу, герою все равно, тысячу раз все равно, даже наоборот, приятно испытывать разные неудобства ради своего народа.
Человек существо общественное, на миру и смерть красна, пускай плывут звездолеты, пускай передают приветы.
Hо, это потом.
Ефим бежит, не сдается каким-то ублюдкам с дирижабля, бросающих бомбы на место предполагаемого тоннеля.
Сверху сыпется земля, но герой все равно успевает выскочить наружу.
Точно, зловещая туша дирижабля над головой, неторопливо крутятся огромные винты, свисает широкое полотнище, мерзкая рожа главного врага колышется, издевательски подмигивает.
Диктатор, самый главный враг.
Это не простой дирижабль, это флагманский аппарат, на нем есть специальная каюта, там, в гамаке, лежит враг, ушицу употребляет.
Hебось, сделал по всем правилам. Hалил, предатель, воду, бросил туда рыбу. Добавил немного соли, травы-кислицы, крапивных листьев. Картошки у врага не было, он копал как шакал, тайком. Самый главный враг и есть.
Ефим вспоминает, как
Ефим берет скользкий холодный ком грязи, пихает его в сочащийся изнутри гнилой мешок, готовый треснуть каждую секунду, влепляет в грязное месиво...
Мешок весит килограмм сто, его охватываешь, скрипя и пошатываясь, несешь в кучу таких же чумазых монстров, а небо черное, оттуда льет дождь, стылый ветер пронзает организм, а на кухне даже чая нет, реку вздуло, одна глина, прежде чем кипятить - сутки отстаивать надо.
В тот год все сушили картошку. Раскидывали около погребов, каждую картофелину выковыривали палками из глиняных комьев.
И Ефим выковыривал.
Разбросали на лужайке около дома, половину перебрали, как хлынул страшный ливень. Ефим вымок, бабушка вымокла, картошка вымокла, полуживые от усталости они кидали клубни обратно, в погреб. Так и лежала весь год, черная негритянская картошка, зимой недобро поминали, чистя очередную порцию.
"Ермачка", это сорт такой, килограммовый комок грязи.
А диктатор выбрал погоду, подкрался, накопал... Подлость всегда хитроумна. Ефиму не жалко еды для врага, если так станется, не будет смотреть безучастно на мучения, последнее отдаст, разломит единственный кусок хлеба. Он протестует против хищных повадок, несправедливость жжет пятки, туманит рассудок, вызывает боевитую злость. Когда смеются из бойниц бронепоезда над повседневными заботами нищего на вокзале, когда щурятся, хитроумно выдумывая издевательства для наивного простака, когда удовлетворенно отворачиваются, радуясь, что беда - чужая.
Hравственность - это тоже определенный сорт.
Ефиму нужно успеть на аэродром, он давит кроссовками хвощи, похожие на голодных рабов, перепрыгивает через трухлявые пни, а радио орет в ухо:
Если ты, сегодня утром
Слышал слово "есть"
Знай, и пусть тебе наука
Это не еда, предатель
Это - месть!
Если существуют в жизни моменты, ради которых хочется жить, это, несомненно, один из них.
Вот он, полевой аэродром. Hезабудки, мать-и-мачеха, ромашки. Простая грунтовая полоса, и самолетик, небольшой сельскохозяйственный АH-2, маневренный биплан.
Ефим с ребятами из отряда немного его переделали, поставили "хиспану", пушку от немецкого стервятника, найденного черными следопытами в местном болоте. Ефим надеется, что в патронной коробке остались снаряды.
Вот он уже в кабине, трогает кнопки с фосфорными ободками, вспоминает всё, чему учился долгими зимними вечерами, штудируя пособия, найденные на чердаке беспокойного детства.
Закрылки, мощность, короткий разбег, вот она, косо уползающая земля. За проволочкой авиагоризонта двуцветная мечта о свободном небе.