Гений из гусляра
Шрифт:
— Как хотите, — заметила Ванда Казимировна, которая поведение собеседника оценила на два с минусом, и пошла к друзьям, чтобы откушать шашлыка.
Постепенно солнце ушло за вершины деревьев, жара спала и превратилась в парное молоко, облака порозовели, купальщики стали собираться по домам.
Неудивительно, что заинтересованный Никита пошел за Минцем и таким образом попал во двор скромного двухэтажного деревянного дома № 16 на Пушкинской улице. Он выяснил, что Удалов поднялся к себе на второй этаж,
Так как в глубине души молодой человек уже замыслил некоторое преступление, он не стал светиться, не подошел к столу, за которым соседи Удалова играли в домино. Лишь подивился тому, что игроки сидят на таких низких скамейках, что коленки до носов достают. Он решил, что это, наверное, национальный обычай гуслярцев, а то был не обычай, а необходимость. За много лет могучие ноги домино-стола постепенно углубились в землю по крайней мере на метр, с такой силой били по ним игроки. Вот пришлось вколотить в землю и скамейки, а то играть неудобно.
Никита пришел домой, то есть в теткину еще не проданную комнату, и уселся в углу, даже телевизор не стал включать.
Он был внутренне напряжен, как тигр, который выслеживает трепетную лань, или охотник Дерсу Узала, который выслеживает тигра.
Он дожидался темноты и лихорадочно думал. Если старик профессор и в самом деле нашел средство, как определять завтрашние наклонности людей, а потом выращивать их до нужного состояния за три года, то для умного человека открываются перспективы. Но чтобы их открыть, нужно получить от толстого старикашки две вещи: во-первых, способ определять в детишках будущие специальности, а во-вторых, средство, чтобы выращивать их быстренько в нужном направлении.
Но что для этого следует сделать?
Конечно, первым побуждением Никиты Борисовича был грабеж. Я забираюсь к нему в кабинет, благо, и решетки этот тип установить не удосужился — видно, ждет, что ему через окно Нобелевку вручат, — и вытаскиваю все записки, а потом привязываю профессора к стулу и колочу его стамеской по челюсти, пока он не скажет, где средство лежит.
Но по здравом размышлении Блестящий отказался от первоначального плана.
Слабым место в нем было то, что он мог легко провалиться.
Тем более что стамеской наш герой пользовался только в воображении, а так был вполне цивилизованным и даже робким негодяем.
Надежнее всего пойти по пути наименьшего сопротивления со стороны Минца. То есть заставить его расстаться с тайной так, чтобы он сам не сообразил, что расстался.
Придя к такому решению, Никита Борисович немного поспал, а потом отправился в хорошую по нашим временам гуслярскую городскую библиотеку, где выписал все нужные книги по генетике, психологии детского возраста и биологии.
Он отложил первую встречу с ученым на неделю, за которую,
В следующую пятницу он с раннего утра следил за профессором Минцем.
Сначала пошел за ним в булочную, потом на почту, постоял в очереди в сберкассу и окончательно настиг Льва Христофоровича, когда тот со свежими газетами в руках уселся на лавочке над рекой Гусь и принялся за чтение.
Никита Борисович сел на ту же лавочку и тоже стал читать газету.
Подходящий момент наступил, когда мимо них пробежала небольшая стайка воспитанников детского сада, которых руководительница почему-то привела на тот обрыв.
Глядя на спины детишек, на белые панамки, Никита Борисович как бы случайно, как бы бесконтрольно произнес:
— Странно наблюдать это невооруженным глазом.
Минц не обратил внимания. Он читал о событиях в Афганистане.
— Дети, дети, — громко вздохнул Никита. — Какие они разные!
Минц кивнул, но не ответил.
— А вы как думаете? — Никита перешел в наступление. Минцу было некуда деваться.
— Угу, — сказал он. — Разные.
— И чем это объясняется?
Минц понял, что от навязчивого молодого человека угуканьем не отделаешься. Поэтому он сказал:
— Генетикой.
— Ах, как точно! — обрадовался молодой человек. — Как это славно и целенаправленно. Я вот смотрю на детей и замечаю, что они в пять лет уже готовые характеры. Не так ли?
У Никиты эти слова прозвучали со странным английским акцентом, но профессор этого не заметил. Он вдруг услышал слова единомышленника. Как славно — такой молодой, а уже думает!
— Вы совершенно правы, — сказал Минц. — Я тоже об этом размышлял и пришел к некоторым выводам.
— К каким же, если это не засекречено?
— Еще чего не хватало! Так бы я и позволил им секретить!
Случайно Никита Борисович нажал на самую чувствительную клавишу в клавиатуре минцевского сердца.
Минц не выносил секретов. И секретности. Иначе бы он, а не другие академики, изобрел водородную бомбу и получил бюст на родине героя. И жил бы он не в захудалом Великом Гусляре, а в престижной Черноголовке. Или даже в Пущине.
Но у Минца всегда был тезис: «Вы хотите меня засекретить? Скорее вы засекретите Северный полюс!» — «Уже засекретили»! — лгали соответствующие товарищи.
— Любой любознательный человек, — продолжал Минц, яростно сверкая очками на своего молодого собеседника, — может ознакомиться с результатами моих последних опытов. Было бы желание.
— У меня есть желание! — поспешил откликнуться Никита Блестящий. — Больше того, я хотел бы вам помогать, Лев Христофорович, помог бы получить наконец Нобелевскую премию!