Гений пустого места
Шрифт:
Столик, за которым сидели Пилюгины, и Хохлов с Ариной, и еще Степкина партнерша с родителями, стоял у самого танцпола, и на нем красовался номер три, и Хохлов этим гордился. Номер три означал, что Степка высоко взлетел в неведомой ему табели о рангах и у него высокий рейтинг, а Хохлов искренне считал, что делом стоит заниматься только для того, чтобы быть в нем первым, самым лучшим, иначе и заниматься не стоит!
Растрепка сидел у Ольги на коленях и все порывался занять свободный стул, но мать не спускала его с рук,
Арина протолкалась от барной стойки, принесла какие-то соки и крохотные бутербродики на блюде. Первое такое блюдо Хохлов уже съел и тут же принялся за второе. Кроме него, никто ничего не ел.
Степка, которому не разрешили допить сок, от нечего делать стал приставать к барышне.
— Натах, — спрашивал он. — А мне Вован сказал, что ты волосы красишь!
— А сам-то не красишь? — томно отвечала барышня, стреляя в него глазами.
— Я?! Не-а! А ты красишь, да?
— Ничего я не крашу! Это мой натуральный цвет.
— Ага, натуральный! Натуральный йогурт!
— Сам ты йогурт!
— Натах, Натах, ты только смотри ногу мне не отдави! Ты в прошлый раз ка-ак на ногу мою встала! Я чуть не завопил прям!
— Я?! Тебе?! Да ты сам мне сколько раз…
— Степ, отстань от нее, — велела Ольга.
— Наташ, прекрати, — сказала Наташина мать.
Всем было ясно, что говорится это «просто так», для порядка, а вовсе не для того, чтобы дети замолчали.
— А хочешь, я тебе сливочек напшикаю, — продолжал резвиться Степка, потрясая баллоном со взбитыми сливками, который демократично предлагался в комплекте с фруктами. — На клубничку! Перед выступлением в самый раз!
— Себе напшикай! Желательно на голову.
— Сейчас я тебе на голову!
— Мамотька, — спросил удивленный Растрепка, — затем сивки на гоову?
— Незачем, милый. Просто они шутят.
Степка переключился на Растрепку. Он зажал в зубах пучок зелени, завернутой в лаваш, так что тот свешивался у него изо рта с двух сторон, и начал:
— Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк! Р-р-р!..
— Мам, он меня пуга-аит!
— А ты не бойся.
— А когда начнется-то? — Хохлов съел все бутерброды со второго блюда и вопросительно посмотрел на Арину.
Примечательно, что она ответила вовсе не на вопрос, а на взгляд.
— Хватит, — сказала она решительно. — Лопнешь.
— Я?! — поразился Хохлов. — Я не лопну! Что тут было есть-то! Какие-то кнопки, а не бутерброды.
— Мить, ты можешь сколько влезет есть, — вступил Степка. — Ты же не танцуешь!
— Ма-ам, он щиплется!
— Где?!
— Под столом!
— У него сейчас выступление, малыш. Он просто волнуется.
— Я не волнуюсь! — провозгласил Степка. — Вот нисколечко не волнуюсь.
В это самое время на танцпол вышел нарядный худощавый человек с пробором в набриолиненных волосах,
— Добрый вечер, дамы и господа!
И объявил, что показательные выступления танцоров в возрастной группе такой-то начинаются!
Аплодисменты, туш!..
Музыка загремела, все куда-то побежали, как будто поднятые внезапным ураганом, но быстро остановились и расселись по местам. Дети куда-то пропали, и Растрепка наконец вывернулся из рук Ольги и уселся на свободный стул с гордым и взрослым видом.
Хохлов искоса посмотрел на него.
Потом еще взглянул, прикидывая, спросить или не спрашивать, и решил, что сейчас самое подходящее время.
Растрепка занят и не почувствует никакого подвоха.
Хохлов быстро прикурил и подвинул к себе пепельницу. И наклонился к малышу. Он волновался, потому что от Растрепки сейчас зависело практически все — его, хохловская, теория не стоит выеденного яйца без Растрепки! Если малыш скажет совсем не то, что думает Хохлов, значит, конец. Нужно начинать все сначала.
— Растреп, — доверительно сказал он малышу на ухо, — ты зачем из окна пепельницу выбросил? Ты же знаешь, что пепельницами не играют, в них курят!
Шоколадные глазищи в длинных девичьих ресницах распахнулись еще шире и уставились на Хохлова.
Ох, какие глаза!.. Всем девчонкам погибель, а не глаза! У парня не должно быть таких глаз. И танцами парень заниматься не должен! Он должен быть в меру грязный, может быть, с синяком, и играть в хоккей на площадке во дворе!
— Растреп?..
Малыш слез со стула, деловито придвинул его поближе к дяде, забрался обратно, стал на колени и обеими ручками обнял Хохлова за шею.
— А ты никому не яскажешь?
— Скажу, — признался Хохлов. — Придется, милый!
— Да я же не посто так игал! — Горячее детское дыхание обожгло ему ухо, и Хохлов покрепче прижал его к себе, такого маленького и все-таки уже увесистого, славно пахнущего и озабоченного.
— Хорошо. Ты не играл. А зачем ты ее кинул-то?..
— Стоб никто не куил!
— Чтоб никто не курил, понятно.
— Степка сказал, кто куит, тот умьёт! Я не хочу, чтоб ты умей! Или мама чтобы умейла!
— И чтобы никто не умер от курения, ты просто выбросил пепельницу в окно, да?
Растрепка покивал. Ольга, не слышавшая ни слова, посмотрела на них.
— Вы на кухни куили! А куить вьедно!
— Я знаю, что курить вредно, мой хороший! А ты слышал, что мы разговариваем и курим, да?
Растрепка опять покивал.
— Так ведь уже поздно было!
— А я пописать посел, — объяснил Растрепка беспечно. — Я засну, а потом мне писать хочетя, и я пьесыпаюсь. Мама говоит, что я моедец! Я отучийся от пампейся!