Геносказка

Соловьев Константин

— В королевской кунсткамере, несомненно, нашлось бы место для такого экспоната!

— Я предупреждала старика о том, что рефлексы и инстинкты подобного организма непредсказуемы, что образ его мыслей может быть нам непонятен. Но он не слушал. Он так хотел сына. А я не слушала голоса разума.

Ну конечно. Геноведьмы часто не слышат — ни людей, ни голоса разума. Гензель прошелся по испачканному ковру, без всякого смысла глядя себе под ноги. На ковре не было ничего, кроме пыльных пятен — напоминаний о папаше Арло.

— Что за ключ вы поминали все время, сестрица?

— Особый

ключ папаши Арло. Корпус из экранирующего металла, а внутри америциевый сплав, период полураспада — восемь тысяч лет. Его изотопы, распадаясь, испускают особую последовательность альфа-частиц, служащую кодом для замка.

— Для какого замка? От камина?

— Да. Его камин — никакой не камин. Камин лишь нарисован на холсте. За ним располагается вход в подземное хранилище, своеобразный саркофаг. Очень хорошо защищенное и спрятанное хранилище. По счастью, достаточно хорошо забытое. Скажем так, даже слухи о его существовании знали всего несколько человек в этом городе.

— И что спрятано у старого дурака в камине? — спросил Гензель мрачно. — Коллекция вересковых трубок? Запасные подштанники?

Ему очень не хотелось задавать этот вопрос. Он помнил испуг старика и кипящую ртуть в глазах сестры. Когда геномаги выказывают такие эмоции, обычному человеку остается лишь одно — во весь опор мчаться к городским воротам и дальше, до тех пор, пока шпили Вальтербурга не скроются на горизонте. Но, кажется, для этого уже поздно.

— Ты уверен, что хочешь знать, братец? — вяло спросила Гретель.

— Нет, — честно сказал он. — Но, кажется, придется. Так что нынче хранят за каминами шарманщики, сестрица? Кажется, речь идет не о пригоршне угольков, так ведь?

— За камином в каморке папаши Арло — самая большая по эту сторону океана коллекция модифицированных вирусных инфекций и возбудителей генетических заболеваний.

Гензелю показалось, что он ослышался. Ему хотелось ослышаться. Но геноведьмы редко ошибаются. И никогда не оговариваются.

— Что-что?..

— Военные разработки и гражданские, — спокойно добавила Гретель. — Самые разные. Бубонная чума, геногерпес, черный энцефалит, неопроказа, собачья лихорадка, нейрооспа, лихорадка денге и еще тысячи разных штаммов. Некоторым сотни лет, они выведены в довоенные времена. Но есть и свежие разработки. Чьи-то неудачные опыты и злые шутки, малоизученные культуры и паразитические виды. Словом, все, что оказалось слишком опасным, чтобы существовать вне стерильной пробирки. И все, что нашел папаша Арло.

— Храни нас хиазма! — пробормотал Гензель. — Целый зоопарк безумных хищников, заточенных в пробирки!

Впервые в жизни Гензель ощутил, что бледнеет. Что кровь отливает от лица, а щеки делаются холодны, как лабораторный рефрижератор.

— Скорее, я сравнила бы эту коллекцию с арсеналом. Хищники могут и не тронуть человека, а все эти инфекции — агрессивные инструменты, причем не слепые, а нацеленные исключительно на человеческий генный материал. Если кому-то вздумается выпустить на свободу хотя бы малую их часть… Разбить хотя бы одну пробирку, пролив ее содержимое…

— Можешь не продолжать, — буркнул Гензель. Он никогда не считал, что обладает богатым воображением,

но в этот момент представил картину, от которой его бросило в ледяной малярийный пот.

— Генетическая инфекция распространится почти мгновенно. Через воздух, воду, кровь и черт знает что еще. Мгновенно окутает город, намертво вцепившись во всякого, в ком есть хотя бы щепотка человеческого генокода. И городские стены ее не остановят. Даже одна разбитая пробирка может втрое уменьшить население королевства. А в саркофаге за фальшивым камином их тысячи. Тысячи склянок, Гензель. Представь, что будет, если они по какой-то причине разобьются все вместе.

Гензель представил.

— Город погибнет?

Возможно, не только город, но и весь Гунналанд, — отстраненно сказала Гретель. — И страшной, тяжелой смертью. Все, что было до этого, может показаться детскими шалостями, все эти генные бомбы, веками неконтролируемая модификация генокода, поколения генетических болезней и противоестественных опытов… В Вальтербурге распахнутся врата в ад, братец. Настоящий ад с чадящими котлами, полными генетической отравы. Вырвавшиеся на свободу генетические болезни мгновенно распространятся по округе и начнут пир. Одновременно. С равным удовольствием они будут пожирать и генофонд, и фенотип. Жизни еще не родившихся детей и наши собственные.

— Стая опьяненных кровью шакалов, — пробормотал Гензель. Кажется, ноги его мгновенно ослабли, сделавшись немощными, как у старого шарманщика. — И все на свободе.

— Пусть будут шакалы. Они растерзают все, до чего смогут добраться. Наш генофонд, и так искалеченный бесчисленными эпидемиями и войнами, превратится в кровавую кашу. Уцелевшие генетические цепочки разлетятся в труху. Все сложные последовательности будут вывернуты наизнанку. И Гунналанд исчезнет. Превратится в лужу кипящей протоплазмы, в которой плавают головастики, чьи родители еще отчасти были людьми. Сотни объединенных генетических болезней, Гензель. Одновременно.

— Можно утешаться, что мы едва ли это увидим, — пробормотал он.

— Не увидим. Они накинутся на нас, как бактерии — на питательный бульон. Чтобы пожирать и перестраивать последовательность наших хромосом и клеток — каждая на свой вкус.

— Это как… Как если бы десять пьяных кузнецов пытались выковать один гвоздь?

Слабая улыбка Гретель показала, что она оценила сравнение.

— Как если бы эволюция сошла с ума и сожрала собственное потомство в попытке вылепить из него что-то новое. Миллионы процессов одновременно. Миллионы безумных, непредсказуемых, хаотичных мутаций в каждой клетке.

— Значит, процесс непредсказуем? — осторожно осведомился Гензель.

— Слишком хорошо предсказуем его финал. Когда геномаг смешивает без всякого разбора множество различных веществ в одной пробирке, рано или поздно у него получится совершенно бесполезный раствор, который годен лишь на то, чтобы выплеснуть его в утилизатор. Через несколько минут после начала эпидемии мы все превратимся в такой раствор. В разлитую биомассу, полную искалеченных, мутировавших и уничтоженных клеток. Если нам повезет, останемся существовать, но в виде головастиков, барахтающихся в этой жиже.