Геносказка
Шрифт:
— Я же говорила тебе… — сказала Гретель мягко. — Сотни раз говорила.
Это было правдой. Она говорила.
— Я всего лишь тупой квартерон. Куда мне понять геноведьму…
— Ты — упрямый осел. — Она потрепала его за ухо, как коня, но жест этот почему-то не был обидным. — Это свойственно человеку — верить. Даже когда все вокруг говорит о том, что для веры нет оснований. Нормальная человеческая реакция. Нелогичная, бессмысленная и глупая, как и все прочие. Полегчало?
Он мотнул головой.
— Стало быть, мы все больны? Все без исключения? Все люди, сколько их
— Я не знаю, братец. Не так уж много я видела королей и не так уж часто брала у них генетическую пробу.
— А сама ты как считаешь? — настойчиво спросил он. — Есть ли еще настоящие люди? Сохранен ли хоть где-то чистый генокод?
В этот раз ей не удалось смолчать, уйдя от ответа. Обычный прием не сработал.
— Возможно, — коротко сказала Гретель. — Но скорее всего, нет. Генетический дефект, вероятнее всего, имеют все на планете. Кто-то больше, кто-то меньше. Где-то он зашкаливает, а где-то так мал, что почти невидим. Но поражены все.
— Но ведь это ужасно, сестрица! Это означает, что человечество, каким бы оно ни было, обречено! Порча рождает порчу, не ты ли мне это без конца повторяла?
— Должно быть, я.
— Вот отчего ты презираешь церковь! — бросил Гензель со злостью. — Ты с самого начала понимала, что человечество обречено, верно? Что человечество — это набор раковых клеток, которые бьются друг с другом за последние кусочки плоти на костях! И с каждым поколением раковых клеток становится все больше, а плоти — все меньше… И раз нет чистой культуры, исходного человеческого генома, нет и выхода. Вопрос лишь в том, сколько это продлится. Сколько потребуется раковым клеткам, чтобы поглотить все без остатка и превратиться в нечто такое, что не похоже даже на страшную пародию на человека?!
Гретель молчала так долго, что Гензель решил, что не дождется ответа. Однако ответ все-таки последовал.
— Я не верю в Человечество, — сказала Гретель тихо. — Но я верю в жизнь. Жизнь — это варево, которое постоянно бурлит. Оно может быть разного химического состава и разной температуры, о свойствах этого варева можно только догадываться. Но пока оно бурлит, пока в его недрах идут процессы, еще не все потеряно. Жизнь будет сама пытаться найти выход. Только ни один геномаг не сможет угадать какой.
— Скрещивание генетически дефектных организмов приводит к дальнейшему вырождению вида, — не отставал от нее Гензель. — Грязное, соединенное с грязным, породит еще большую грязь. Это же ваша генетическая аксиома? Тогда где выход? К какому выходу нас может тащить жизнь, сама безнадежно больная и неизлечимо пораженная?
— Мне это неизвестно. Жизнь нельзя предсказать. Возможно, наши прапраправнуки каким-то образом стабилизируют генофонд. Он будет уже не человеческим, но он даст шанс следующим поколениям.
— И это будет раса разумных скорпионов? — скривился он. — Или что-то еще похуже?
— Отстань со своими вопросами, братец, — устало попросила Гретель.
Гензелю уже и самому стало тошно. Он махнул рукой.
— Забыли. Напомни, что там у нас выходит с принцессой? Раз у ее отца целых пятнадцать процентов бракованного
— Это мне неизвестно — генетического материала принцессы Бланко нигде не раздобыть, как ты понимаешь. У нас нет даже ее ногтя. Одно могу сказать точно: она совершенно явно не претендует на надежду Человечества. С такими родителями процент ее бракованной крови может составлять практически любое число. Предположим, от семи до семидесяти.
— Ну, семидесяти-то у нее не было, — пробормотал Гензель. — При семидесяти мало кто похож на человека. А она при дворе жила, ее люди видели…
— Не семьдесят, — легко согласилась Гретель. — Как повезет. Генетическая преемственность — очень сложная и интересная отрасль геномагии. По большому счету ни один геномаг не может внятно объяснить, по какому принципу и как происходит передача материала хромосомного набора. Предсказания в этой области и вовсе не возможны. На основании данных ее родителей нельзя заочно установить, что она унаследовала от них. Но она совершенно точно не чиста. Не чище меня или тебя. А скорее всего, учитывая родительский генофонд, так и погрязнее… Так что едва ли альвы заинтересовались Бланко из-за ее генетической чистоты. С тем же успехом им подошла бы любая девица из Лаленбурга.
Гензель некоторое время молчал, поправляя шаперон.
— Может, какое-то причудливое сочетание генов? — наконец спросил он. — Ты же сама говорила, что сочетание различных мутаций может давать иногда самые непредсказуемые последствия.
— Возможно. Когда речь идет об альвах, ни в чем нельзя быть уверенным. Быть может, какая-то рядовая для нас мелочь кажется альвам чем-то необычным и интригующим. Например, у ее величества на ногах вместо ступней — поросячьи копытца…
— Фу, сестрица!
— …Или под влиянием окситоцина, который формируется от постоянной лжи, у нее разрастается хрящевая ткань носа?.. Я читала описание такого случая. Нас это не интересует. Мы можем сделать тысячи предположений и быть от истины еще дальше, чем Лаленбург — от царства альвов. Нет смысла терять время. У принцессы есть что-то, что нужно альвам, вот и все, что нам известно.
— Но мы не знаем, что с ней случится, если она отведает золотое яблоко.
— Не знаем. Детали эксперимента альвов нам неизвестны. Может, упадет замертво, как того и хотела мачеха. Может, станет прекрасной, как в сказке. Может, у нее вырастут ложноножки и дополнительные глаза…
— Проще говоря, в этом яблоке — неизвестность.
— Пожалуй.
— Хорошие же подарки мы ей несем, — пробормотал Гензель. — Жизнь, смерть и неизвестность.
Гретель печально усмехнулась:
— Да, слишком много гостинцев за один раз.
— Но ты все еще считаешь, что она заслуживает смерти? Или предложение альвов нравится тебе больше?
Втайне он подозревал последнее. Он слишком хорошо помнил слова золотого альва. И понимал, какая бездна кроется за ними. Бездна познаний и возможностей, за которую любая геноведьма продаст душу. Если, конечно, у геноведьм есть что-то, что можно назвать душой…