Генрих IV
Шрифт:
Генрих во имя их старой дружбы убеждал его признаться в предательстве. Было очевидно, что признание спасло бы его. Бирон раскаявшийся был бы спасен. Но он был тверд и все отрицал. Генрих проявил огромную терпимость. Имея все доказательства, он трижды пытался его спасти.
Король вернулся в кабинет со стесненным сердцем, но, войдя, он не мог там оставаться и распахнул дверь.
— Прощай, барон де Бирон! — воскликнул он, припомнив титул, который дал ему в юности.
Не действовало ничего, даже этот зов золотых дней молодости.
—
И он вышел.
Бирон захлопнул дверь. Это был конец. В прихожей он оказался лицом к лицу с Витри, капитаном гвардейцев. Он был отцом того Витри, который позже убил Кончини.
— Вашу шпагу, — сказал ему Витри, взявшись за рукоять.
— Что?! Ты смеешься, — ответил Бирон.
— Король так хочет! — сказал Витри.
— О, мою шпагу! — воскликнул Бирон. — Моя шпага всегда ему служила!
И он отдал шпагу.
Доказательства были настолько ясными, что парламент осудил его единогласно ста двадцатью семью голосами.
Тридцать первого июля, в момент, когда он менее всего этого ожидал, он увидел, как во двор его тюрьмы входит весь судебный синклит — канцлер, секретарь и их свита.
В это время он сравнивал гороскопы, вглядывался в расположение звезд, луны, дней, пытаясь угадать будущее.
Будущее, убегающее от других, шло ему навстречу — видимое, осязаемое, жуткое.
Это была смерть предателя. Единственное, что король мог ему обещать, что он встретит ее во дворе тюрьмы, а не на Гревской площади. Перед тем, как зачитать приговор, канцлер потребовал вернуть крест ордена Святого Духа. Бирон вернул.
Канцлер сказал:
— Докажите великую храбрость, которой вы похвалялись, мсье, умерев спокойно, как подобает христианину.
Но тот, ошеломленный, потеряв голову, стал оскорблять канцлера, называя его бессердечным идолом, ищейкой, размалеванной маской. И, выкрикивая это, он бросался из стороны в сторону, разыгрывая шута, но со страшно искаженным лицом.
— Мсье, — получил он в ответ на оскорбления, — подумайте о вашей совести.
После целого потока бессвязных слов, почти безумных, в которых он говорил о том, что должен, о том, что должны ему, о своей беременной любовнице, он наконец пришел в себя и продиктовал завещание.
В четыре часа его повели в часовню. Он молился около часа, после молитвы вышел. В это время во дворе возвели эшафот. Увидев его, он с криком отступил. Потом, заметив в дверном проеме незнакомца, который, казалось, его ожидал, спросил:
— Кто ты?
— Монсеньор, — ответил униженно тот, — я палач.
— Уйди, уйди, — вскричал Бирон, — не касайся меня до того момента. Если ты приблизишься раньше, я тебя удавлю. — И, повернувшись к солдатам, охранявшим дверь, сказал: — Друзья мои, мои добрые друзья! Прострелите мне голову, умоляю!
Его хотели связать.
— Не сметь! — сказал он. — Я не вор.
Потом, обернувшись к редким свидетелям, которых набралось человек пятьдесят во дворе, крикнул:
—
Наконец он решился взойти на эшафот. Но и здесь он придирался ко всему. Сначала он пожелал быть казненным стоя, потом не хотел, чтобы ему завязывали глаза, потом захотел, чтобы ему завязали их его платком, но оказалось, что платок очень короткий.
Люди, пришедшие смотреть, как он умирает, раздражали его.
— Что делает здесь вся эта сволочь? — сказал он палачу. — Я не понимаю, что мешает мне взять твой меч и броситься на них.
Он был способен так сделать, и, случись это, при его силе и мощи двор превратился бы в бойню. Те, кто расслышал его слова, уже направились к дверям. Палач, видя, что этому не будет конца, понял, что нужно действовать неожиданно.
— Монсеньор, — сказал он, — так как час вашей казни не настал, у вас есть время произнести «In manus…» [4] .
— Ты прав, — ответил Бирон.
И, сложив руки и склонив голову, начал молитву.
Палач воспользовался моментом, зашел сзади и с удивительной ловкостью отделил голову от тела. Голова покатилась с эшафота. Обезглавленное тело стояло, хватая руками воздух, и упало наконец как подрубленное дерево.
4
Начало молитвы (латин.).
В это время король так изменился, что, по словам испанского посла, казалось, что казнили его. Через неделю он думал, что умирает от поноса.
В будущем его ругательством стало:
— Правда, как то, что Бирон предатель.
Но вернемся к принцу. Принц, как называли уже герцога Конде в это время и как называют с тех пор старших в этой семье, был беден. От своих земельных владений он получал десять тысяч ливров ренты, и тем не менее было великой честью стать его тестем.
Мсье де Монморанси дал сто тысяч экю приданого своей дочери. И король определил, как и обещал, сто тысяч ливров ренты своему племяннику.
Свадьба сопровождалась празднествами, как женитьба короля. В скачках участвовал король с надушенным воротником и в рубахе из китайского атласа.
К несчастью, вечером венценосного любовника прихватила подагра. Теперь это была его личная королева. И этой королеве он вынужден был дать место в своей постели. Чтобы немного развлечься, он приказывал читать ему вслух, а так как он не мог заснуть, чтецы сменяли друг друга. Потребовалось политическое событие, чтобы оторвать его от постели.
Двадцать пятого марта 1609 года умер герцог Клевский. Встал вопрос о Рейне. Обострились отношения Франции и Австрии. Король объявил, что он выздоровел, поднялся, показался в Париже, охотился на сорок в Пре-о-Клэр и заказал себе новые доспехи.