Геологи идут на Север
Шрифт:
— Я не знаю, чего больше в горном баране: глупости или любопытства. По-моему — любопытства. Очень любопытен, очень! А наши охотники этим пользуются. Хотите пойти на охоту за баранами? — неожиданно предлагает он. — На ночную охоту! Интересно!
Поздно ночью Петр, Мика и я отправляемся на охоту.
Мы идем мимо оленьих стад. Олени лежат на ягеле, их рога перепутаны, как заросли чернотала. Лохматые псы подбегают к нам и громко лают, вскидывая оскаленные морды.
Мы движемся — к хребту Черского, освещенному белой ночью. Вот кончается плоскогорье, и над нами — гранитные гольды, обросшие ягелем.
Мы поднимаемся на голец с раздвоенной вершиной. В седловине Петр останавливается и шепчет:
— Посидим здесь. Я давно заметил здесь стадо баранов. Они придут попастись. Только, пожалуйста, тише…»
Мы сидим на гранитной глыбе и ждем. Проходят часы томительного ожидания. Вот уже вспыхнули вершины гольца, к струйки рассвета пробегают по ягелю. Меня клонит в сон, я устало мигаю, превозмогая себя. На мое плечо опускается чья-то рука.
— Появились, — слышится голос Петра.
На левой вершине гольца — три черных силуэта. Бараны стоят, как высеченные из камня, алые пятна зари мелькают по ним.
— Их погубит любопытство. Сидите, не шевелясь. Я пригоню их к вам, — все так же шепотом говорит Петр. Он закрывается дошкой и начинает ползти на вершину гольца с противоположной стороны от баранов. На ходу он то прыгает, то замирает, то снова прыгает.
Появляется еще четыре барана, они выстраиваются в ряд, и все семеро поворачивают головы в сторону непонятного. Петр приседает на корточки, дошка закрывает его голову, он становится неподвижен, как камень. Потом приподнимается и начинает раскачиваться из стороны в сторону. Передний баран пятится, пятятся и остальные. Петр двигается с места, бараны, как зачарованные, не спускают с него глаз и все пятятся к нам. Непреодолимое любопытство к неизвестному и осторожность перед ним борются в животных. Они видят перед собой такое, чего не могут понять, и это возбуждает в них любопытство. Бараны приближаются к нам на выстрел. Изредка я посматриваю на Мику. Так и есть. Он весь — охотничья страсть. Ничего другого не выражает сейчас его доброе мальчишеское лицо. Он медленно, словно тяжесть, поднимает винчестер, каждая жилка на его лице набухла, глаза горят лихорадочным блеском. Очевидно, его настроение передается и мне. Я тоже чувствую, как пальцы судорожно сжимают бердану. Начинаю целиться под левую лопатку ближнего барана.
— Бери на мушку второго! Второго, — шипит Мика.
Я перевожу бердану на второго барана. Два выстрела оглушают меня. И в то же время раздается третий выстрел Петра. Срываясь и перекидываясь по склону, два барана падают к нам в седловину. Остальные? Их будто сдуло с вершины!
— Пуля послана верной рукой, — торжествует Мика. — Что касается вас, — ядовито говорит он мне, — то советую заглядывать в тир. Там — неподвижные мишени.
Кольца маршрутов смыкаются одно за другим. Они образовали на карте сложный узор. Мы покрыли круговыми маршрутами большую половину плоскогорья. Конец июля застает нас в долине реки Улахан-Нагаина.
Неожиданно резко изменяется погода. Сначала дует холодный ветер, нагоняющий с вершин Черского тяжелые тучи. Он дует с невероятной силой двое суток подряд. Над плоскогорьем
Двое суток мы сидим без костра. Разводить его на таком ветру бесполезно. Продрогли так основательно, что даже жизнерадостный Мика чувствует себя плохо. Сначала мы решаем перебраться к Ивану Слепцову и укрыться в его урасе, но потом отказываемся от этой мысли. Мы на большом расстоянии от эвенских жилищ, не хочется тратить время.
На третьи сутки ветер немного затихает, и только тучи табунами летят над плоскогорьем.
— V Ветер угомонился, теперь не страшно, — радуется Мика.
— Снег будет, — замечает Данила.
И действительно, через полчаса разражается настоящая пурга. Это даже для Севера — редкое явление.
Снег скоро растаял, но мы еще долго вспоминаем ошеломившую нас июльскую снежную бурю.
Мика, перекинув винчестер через плечо, отправляется на охоту.
Александр и Данила занимаются починкой нашего походного хозяйства.
Через час возвращается Мика в сопровождении охотника эвена.
Во время чаепития расспрашиваю гостя о том, как и где легче попасть на вершину реки Рассохи.
Старый охотник качает головой и говорит:
— Оленья тропа есть, лошадиной нет.
Но мы не можем оставить груз. Надо использовать эту единственную тропку.
Эвен снова задумчиво качает головой, потом показывает на пальцах:
— Первым и вторым распадком спускаться нельзя, не пройдешь. — Старик делает страшное лицо. — Дороги нет. Плохо, плохо…
— А вот на третьем, — на лице старика появляется уверенность, — там есть летняя маленькая оленья тропинка… — И он показывает нам на распадки, еле заметные с водораздела.
Медленно движемся по краю плоскогорья. Вот и первый распадок, указанный охотником. Миновали и второй. Через некоторое время я уверенно поворачиваю лошадь в третий распадок, и начинается спуск по еле заметной тропе. Спуск очень крутой, но лошади благополучно съезжают вниз, и мы оказываемся в узкой горной долине. Быстро делаю глазомерную съемку и определяю высоту. Мы на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря.
— Приятная долина, — говорит Мика. — Здесь и солнца много, и ветра нет, и мухи не кусают…
— По этой долине мы спустимся к реке Рассохе, — уверенно говорю я, беру лошадь за повод и иду в голове нашего маленького отряда.
Долина резко сужается. Между обрывистыми склонами сопок не больше трех — четырех метров. Мы идем словно в туннеле. Запах сырости и плесени неприятно щекочет ноздри. Я останавливаю лошадь, останавливаются и мои спутники.
— Подождите-ка, я схожу на разведку…
— Пойдем, Петр, — говорит Мика, хотя я его и не приглашал.
Мы прошли метров пятьдесят и… невольно попятились.
Мурашки пробежали по телу.
Впереди, словно с высоты птичьего полета, открылась панорама незнакомой долины, а под ногами — отвесный обрыв метров на триста. Мы продолжаем инстинктивно пятиться назад от пропасти, и лишь когда отходим от нее на почтительное расстояние, Мика глубоко и облегченно вздыхает:
— Вот так ловушка! Местечко для самоубийц! Висячая долина!