Геометрия и Марсельеза
Шрифт:
Нам остается лишь согласиться с мнением Араго н напомнить французскую же пословицу: «Ум всегда в дураках у сердца». И выразить сожаление, что она оказалась справедливой и в отношении такого великого ума, как ум Гаспара Монжа.
Не забудем же, однако, что граф Пелузский, сенатор наполеоновской империи оставался в душе своей таким же страстным республиканцем, каким он был на посту министра первой французской республики. Не забудем и того, что в глазах Монжа Наполеон всегда оставался революционным генералом Бонапартом.
Не забудем же, наконец, что историю творили не бездушные манекены
Устойчивость сложных натур
Кампанией 1814 года начался еще один акт драмы, идущей на европейской исторической сцене с тех пор, как Наполеон приступил к осуществлению своих военно-политических замыслов.
Маршалы императора приуныли и наделали немало ошибок. Зато Наполеон в этой кампании превзошел сам себя. Он славно опять превратился в генерала Бонапарта времен Итальянской кампании. Выиграв за несколько дней ряд блестящих сражений, он имел все основания говорить: «Я уничтожил 80 тысяч врагов с помощью новобранцев, которые были едва одеты…»
Мечась с фланга на фланг, словно тигр в клетке, он разбивал одну армию союзников за другой, но его войска таяли, а войска союзников росли. Коалиция не жалела на эту войну ни людей, ни средств: она твердо решила не давать Наполеону передышки, чего бы это ни стоило. Если не добить «чудовище — сейчас, то через год-два с ним уже никто не справится.
В начале кампании, получив несколько серьезных поражений подряд, союзники дважды предлагали Наполеону перемирие. Однако «развоевавшийся» Наполеон был уже ослеплен своими блистательными победами. Он решил, что половина дела уже сделана, и остается только бить врага, не давая ему опомниться.
Император зашел в тыл союзной армии, чтобы сковать ее действия и отрезать от Рейна. И в этот момент союзники решились на дерзкий шаг. Их войска неожиданно двинулись ускоренным маршем прямо на Париж, рассчитывая, что в отсутствие Наполеона столица долго сопротивляться не будет и что там найдется достаточно предателей. Расчет был верен. Предатели нашлись, и министр иностранных дел Талейран в их числе.
Этот беспринципнейший гений политики в своем дневнике не случайно записал: «Устойчивость сложных натур — в их гибкости». Чрезвычайную гибкость и изворотливость он проявил и на этот раз.
Отбросив войска маршалов Мармона и Мортье, мешавших движению к столице, стотысячная армия союзников подошла к Парижу и после боя, в котором потеряла девять тысяч человек (среди них шесть тысяч были русские), вынудила Мармона капитулировать.
«Превосходный шахматный ход!» — великодушно оценил этот маневр Наполеон, еще веривший в победу.
И вновь собрался сенат. Говоря более строго, Талейран собрал часть сенаторов и заставил их вотировать низложение Наполеона. Среди них были и ученые — автор «Небесной механики» Лаплас, трезвый аналитик Бертолле… Но Монжа с ними не было. Верный своей дружбе с Наполеоном, он уехал в Бургундию за сутки до этого позорного, с его точки зрения, заседания сената.
В прошлом Монж был почти единственным, кто позволял себе не соглашаться с императором, спорить с ним, защищать людей, открыто боровшихся против него, сопротивляться и мешать реакционным нововведениям императора, особенно касавшимся Политехнической школы, но толкнуть падающего Наполеона он не мог.
Сенат, созданный Наполеоном, счел себя вправе «призвать на престол» монарха потомственного, легитимного — Бурбона. Причем призвать от имени народа.
«Французский народ, — сказано в его акте, — свободно призывает на престол Франции Луи Станислава Ксаверия французского, брата последнего короля, и после него — других членов династии Бурбонов в соответствии с древним порядком».
Маршал Ней был чрезвычайно возмущен решением сената. «Этот презренный сенат, — сказал он в беседе с царем Александром, — всегда торопился повиноваться воле человека, которого он теперь называет тираном. По какому праву сенат возвышает теперь свой голос? Он молчал тогда, когда обязан был говорить; как он позволяет себе говорить теперь, когда все повелевает ему молчать?»
Высказывание маршала ничего, разумеется, не изменило. Все шло в Париже «в соответствии с древним порядком». Колебания были только в Фонтенбло, да и то недолгие. Прежде чем подписать свое отречение, Наполеон еще раз обратился к своим маршалам.
— А может быть, мы пойдем на них? — сказал он с прежним задором, — Мы их побьем!
Но если сенат говорил, когда ему надо было молчать, то маршалы императора поступили наоборот. Они молчали, когда Наполеон ждал, что хоть кто-нибудь из них заговорит и поддержит его. Старая гвардия была готова умереть за императора, а военачальники нет. Они молчали.
К великому удовлетворению Коленкура, Нея, Макдональда, других маршалов, утомленных, как и вся Франция, многолетней кровавой битвой, утром 6 апреля 1814 года Наполеон подписал отречение, театрально заявив при этом, что нет такой личной жертвы, даже жертвы жизнью, которую он не был бы готов принести в интересах Франции.
Попрощавшись со своей гвардией во дворе дворца Фонтенбло, Бонапарт сел в карету и, провожаемый криками гвардейцев «Да здравствует император!», отправился в ссылку, на остров Эльбу, все двести двадцать три квадратных километра которого были отданы великодушными победителями в его полное владение. По словам лорда Розбери, боцман с английского корабля, на котором Наполеон был доставлен на Эльбу, пожелал ему на прощание от лица всего экипажа «долгой жизни, благополучного пребывания на острове и большого успеха в другой раз».