Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Шрифт:
3. Ну как правильно, насчет Маковского! Вы этого фрукта не знаете. Я его первый любимчик в «Аполлоне» с 1913 года (18 лет отроду). Гумилев сказал: пока я проливал кровь на фронте (в маршевом эскадроне, кстати) — ты, воспользовавшись слабоумием папа Мако, загадил лучший русский журнал. И прав был: я писал там околесицу. Ахматова, на приеме в «Аполлоне», в самом начале моей карьеры, где я очень радовался своему появлению в таком святом святых, обняла меня за плечи и сказала. «Дружок (она была дама и знаменита, а я сопляк) дружок — я очень рада за Вас — но запомните хорошенько – Маковский – гад и все его стихи». [426] Душка Н.Н. Врангель [427] , восхитительное существо, понимавший кстати, насквозь поэзию – соредактор в первые годы «Аполлона» – на заседании редакции сказал: «Ну, теперь, кажется, у нас все в порядке: бумага есть, клише наладили, Сергей Константинович дал честное слово не печатать ни одного собственного стихотворения».
426
По мнению Омри Ронена, грамматически необычный конец фразы Ахматовой — возможный парафраз слов В. С. Соловьева: «Князь мира осужден и все его дела»
427
Николай Николаевич Врангель (1880-1915) — искусствовед, сотрудник «Аполлона»,
А вот нравится. Мой знаменитый друг Померанцев [428] , оставшись в Париже без присмотра, бахнул в «Новом Русском Слове» (посмотрите № от 8—V— 55) панегирик. И все он, т. е. Маковский, врет — он на первых порах презрительно отзывался об Анненском, а Мандельштама — «какого грязного жиденка» — просто не хотел брать. Просто палками Гумилев и Лозинский заставили его напечатать
Имею тело: что мне делать с ним Таким единым и таким <моим> На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло. [429]428
Кирилл Дмитриевич Померанцев (1907-1991) — поэт, журналист приятель Г. И. с 1946 г., автор воспоминаний «Сквозь смерть» (Лондон, 1980) со специальной главой о Г. И. и Одоевцевой. В его стремящихся к лирическому парадоксу, интеллектуально насыщенных стихах все же недостает самостоятельности: заметно формирующее всю его просодию влияние Г. И.
429
Процитированные по первой публикации в «Аполлоне» (1910, № 9) строчки из разных строф стихотворения Мандельштама: «Дано мне тело - что мне делать с ним. / Таким единым и таким моим? // <...> // На стекла вечности уже легло / Мое дыхание, мое тепло...» (1909). В «Аполлоне» первая строчка, как у Г. И.: «Имею тело: что мне делать с ним...».
Он же, т. е. «папа Мако», вернул Блоку в 1914 году «Мы дети страшных лет России» [430] (или что-то вроде, столь же знаменитое): «Не совпадает с патриотическим порывом „Аполлона"» (его слова).
О глупостях и низостях этого холуя в монокле можно бы написать целый том. И вот ему 83 года. И проживет до 100, как его мамаша [431] , бывшая (настоящая красавица) и б. Та, впрочем, была не без очарования. За два года до ее смерти ее спросила одна дама: «Скажите, а много у Вас было любовников?» Ответ — Не спрашивайте — завидовать будете! Ведь мило? «П-а на распашку» (есть такое выражение, или я автор).
430
Одна из строчек посвященного Зинаиде Гиппиус стихотворения Блока «Рожденные в года глухие…» (1914), напечатанного в том же 1914 г. в «Аполлоне» (№ 10, без посвящения). Так что касательно этого конкретного стихотворения Г. И. что-то путает.
431
Юлия Павловна Маковская, рожд. Леткова (1858—1954) — вторая жена художника К. Е. Маковского, вышедшая за него замуж в 16 лет.
Пишу, пишу и сомневаюсь, что Вы разберете. Я еще стараюсь вырисовывать буквы. Утешаюсь, что перед Маклаковым или Керенским пишу каллиграфически.
3. (нужно 4. — Публ.) Вы спрашиваете 1) сперва (в прошлом письме) из каких кирпичей моя книга, 2) выражаете законное сомнение, пишу ли или вру, что пишу. Пишу. Гренадинов, как Вы выражаетесь, я не пью, ибо гренадин — к Вашему американскому сведенью — безалкогольная мерзость. Хороших же, вроде мандаринов, тоже не пью. Потому что у меня давление 29 [432] и питье грозит кондрашкой, не в отдаленном будущем, а моментальной. И «намеки» были уже не раз. Но пока есть денежки, пью понемножку вина и кофе. И т. к. бегать по Парижу, клянча 1000 фр., незачем, то пишу даже с удовольствием. Кирпичи же разные. Есть (и еще должны быть) неудобопечатаемые, хотя и очень серьезные без злобы (сознательно), без блеска (не выходит — не хочется). Счеты свожу только с самим собой. В целом может получиться Les Memoires d'outre-tombe [433] , которых Вы в Америке не читали. Я листал у одного маршана, ибо стоит что-то 40 000 и был поражен: весь Шатобриан дотоле известный подтирка перед ними. «В принципе» я так настроен, что опять-таки «в принципе» у меня могло бы получиться, хоть частично. Но вроде этого. Но всякие но. Кончатся (кончаются) Карповические денежки, кончатся приятные прогулки по вечерам и поездочки, и перейду на валянье на кровати с очередным полицейским романом. Но пока пишу и, надеюсь, кое-что напишу. Вам обоим кирпич пришлю скорее, чем думаете. Переписка меня пугает: писать приятно, переписывать скучно. Но обязательно получите, м. б., сразу оба, честное слово. Бич мой — хаос бумаги, которая меня одолевает. Да и к какому сроку надо слать, чтобы даром не валялось. Ох, чего там объяснять — понимаете сами, я лентяй, был им и умру. А мучиться всячески мне последние годы приходилось до черта. Видите ли Вы Терентьеву, пощупайте у нее, издадут или нет. Энергия моя бы сразу удвоилась.
432
Эта цифра постоянно называется Г. И. в письмах последних лет жизни и объясняется особенностями исчисления кровяного давления во французской медицине 1950-х, в которой единицей был «килопаскаль». 1 kPa соответствует 7,55 мм ртутного столба. Таким образом «давление 29» - это около 220 мм.
433
«Замогильные записки» Франсуа Рене де Шатобриана, изданные посмертно в 1848—1850 гг.
В тени 29, на солнце 40. Восхитительно свежо, а не жарко. Hyeres не местечко, а пышная некогда резиденция королевы Виктории. Отсюда же Людовик Святой (или какой там) отбывал в Крестовый поход. Кругом восхитит<ельные> горы и на каждой по несколь<ко> замков с башнями и зубцами. Сосны и виноград и пальмы — все перемешалось. В отличие от Ривьеры вообще растительность бурная и пышная. Все в олеандрах и прочем. Одна шикарная улица с бриллиантами и шелковыми пижамами, которые никто не покупает. Прогулочное место, не посещаемое туристами. Местная публика итальянс<кого> жанра, лентяйская и доверчивая. В любой лавчонке если скаже<те>, что забыли деньги — дадут в кредит, не то что в Париже. Хоронят, если помрешь, в братской могиле. Среди клиентов
434
Юзеф Замойский (Zamojski; 1880—1965) — представитель древнего польского рода. В письме к Л. Д. Червинской от 25 июня 1956 В И. говорит, что Замойский — «бывший венгерский посол, <…> 1939 ушедший в чем был из своего дворца в Варшаве…» («Новый журнал». 1996, кн. 203—204, с. 195). Это неверно. Последним предвоенным послом Венгрии в Польше был Андраш Хори (Hory). Очевидно, Г.И. что-то перепутал. По предположению Омри Ронена, в 1939 г. Замойский после вторжения немцев, как и многие поляки, покинул свой дом и ушел через границу в Венгрию. В Венгрии он мог получить пристанище и в польском посольстве, существовавшем до вступления Венгрии в войну на стороне Германии в 1941 г. И уже из этого посольства отправился в пожизненное странствие закончившееся в Йере, где и умер, пережив на несколько лет Г. И.
435
Франсиско Франко Баамонде (Franко Bahamonde; 1892—1975) — вождь Испанской фаланги с 1937 по 1975 г., глава Испании (каудильо) в 1939-1975 гг.
Ну, вот. Целую Вас (извините за нежную вольность).
Одоевцева пишет особо.
Ваш Жоржа .
Поблагодарите, пожалуйста, Ольгу Андреевну за память и поцелуйте от меня ей ручки.
Ну, стишок напрасно хвалите – коряво получилось (вот знаете ли Вы мою Арбу 1921 г.? [436] На почте сочинил).
67. Роман Гуль - Ирине Одоевцевой. 30 июня 1955. <Нью-Йорк>.
436
Г. И. имеет в виду свою «Басню» («В Испании два друга меж собой…»), фривольно обыгрывающую фамилию актрисы Ольги Арбениной, за которой ухаживали одновременно Гумилев и Мандельштам.
30 июня 1955
Дорогая Ирина Владимировна,
Я хотел ответить Вам на Ваше, как всегда милое, и как элегантное, письмо [437] — большим письмом и обязательно со стихами (ибо еще в «Силуэтах» Айхенвальда сказано: «Одоевцева всегда тайно увлекалась стихами Романа Гуля, что отразилось на темпераменте ее творчества» [438] ), но — лишен возможности. Дел выше головы. К тому же — собираемся уже в отъезд. Поэтому — кратко. Очень буду рад Вашему отрывку. Я не знал, что Вы «продолжаете». [439] Это оч<ень> хорошая и дельная идея. Помимо славы, я уверен, что Вы на этом разбогатеете фильмово. И переводно. Жду обещанного (но не два года, а стремительно). Шлите — на «Новый журнал» — с 8-го мы будем в Пититерсхем. Так что можно и на Питерсхем, но я думаю, что Вы обернете<сь> еще сюда. К тому же мне все аккуратно будут пересылать в Питерсхем, тут потери времени не будет. Адрес в Питерсхем очень прост: <...>.
437
Этого письма в BLG нет.
438
Юлий Исаевич Айхенвальд (1872-1928) - эссеист, критик, в 1922 г. выслан из Советской России, жил в Берлине. Книга «Силуэты русских писателей» тремя выпусками вышла в Москве (1906-1910) и, естественно, никакого отношения к Одоевцевой не имела.
439
Речь, очевидно, идет о продолжении романа Одоевцевой «Оставь надежду навсегда», о чем она уже несколько раз Гулю писала (см. письма 44, 47, 53).
Стало быть, это кончено. Жду. Передайте Г. В., что он тоже в долгу и что мы не поверим в его трудоспособность и кредитоспособность до тех пор, пока не вложим персты в его «раны» — т. е. в рукопись. Стих Ваш — последний — про Наташу — вышел вчера из печати [440] и направляется к Вам в Бо сежур. Тем самым стихи «закруглились». Пока что, чтобы не задерживать письмо, — кончаю, тороплюсь. В Питерсхем О<льга> А<ндреевна> будет думать, как Вас отряпить. А уж ежели будет думать... то отряпит... так думаю. Передайте Жоржу, что граф был очень рад услышать, что его вещи подошли и сказал, что он будет стараться. Серого в яблоках, говорит, вышлет на днях. Я хочу думать, что он не врет. Хотя графья страшные брехуны.
– «А скажите, пожалуйста, кто же муж графини? — Графин?»
440
Стихотворение «О жизни, что прошла давно...» («Новый журнал». 1955, кн. XLI).
Кончаю (который раз!), и все никак не могу. Вспомнил, что Г. В. оченно интересуется «фиалкой». Узнал. О, ужас, о позор! Не могу этого написать в письме к Вам — никак — уж оченно ароматно. Но в письме к Г. В. напишу и буду надеяться, что он Вам не расскажет ни при каких обстоятельствах.
Цалую Ваши ручки
Искренно Ваш <Роман Гуль>
Г. В.
– сердечный привет!
68. Георгий Иванов - Роману Гулю. <16-17 июля 1955>. Йер.
<16-17 июля 1955>
Beаu-Sejour
Hyeres (Var)
Дорогой Роман Борисович,
Вижу Ваши сердитые глаза. Ну, пожалуйста, не дуйтесь: здесь уже две недели как 40—42 в тени. Не только писать невозможно, но даже дышать. Чтобы, насколько в моих силах смягчить Ваш гнев, посылаю маленький дневник. Сообщите, пожалуйста, до какого срока можно дослать несколько штук стишков, чтобы попало с этими в ближайшую книжку (но так, чтобы иметь корректуру и того и этого). Скажите Ваше откровенное мнение о присланном — Вы, на опыте, знаете, что я им дорожу. Ох, ох, пот течет по морде. Какой чертов климат. Рядом, в Каннах или Ницце, 30, 35 — просто ледники, но мы —- т<ак> называемая> климатическая станция, все закупорено от ветра горами. Ох, ох. И вероятнее всего до сентября никакого облегчения уже не будет. Даже графский костюм стал тяжел, как зипун. Посылаю, чтобы Вы показали графу при случае его на своих плечах. Костюм, кстати, чудный, как и все прочее. [441] Еще раз благодарю.
441
Смысл фраз о костюме не очень ясен. Г. И. посылает Гулю свое фото (см. следующее письмо), но как тот может показать его «графу» «на своих плечах» — вопрос. Возможно, ход шутливых ассоциаций Г. И. был таков: если подарок от мифического «графа», то Г. И. играет здесь как адресат роль Гуля, которому подарен костюм. Таким образом, он сам — это «Гуль», а Гуль — это «граф».