Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Шрифт:
Дорогой Роман Борисович,
Сознаюсь, меа culpa.* А если Вы и тут не согласны, спорить не буду. Хочу с Вами жить в вечной дружбе без тени, ни пятна, даже солнечного. Ох, это солнце. У нас сейчас около 40 градусов, и я чувствую, как таю, слабею, исчезаю и вместо деловитого ответа хочется попросить жалобно:
О, любите меня, любите, Удержите меня на земле. [457]Любите, следует понимать — будьте ко мне добры и милы — как прежде.
457
Первая строчка этих стихов несколько раз фигурирует как в письмах Одоевцевой, так и в письмах Гуля. Кроме того, Одоевцева вступительную заметку «От автора» к книге «На берегах Сены» завершает их прозаическим вариантом: «О, любите их, любите, удержите их на земле!» (М., 1989, с. 6).
Сокращаю лирическое вступление. Я с удовольствием воспользуюсь Вашим любезным приглашением и возобновлю свое сотрудничество в Н. Жур. Впрочем, оно было прервано
458
Начиная с кн. XXXVI (1954) в «Новом журнале» стихи Одоевцевой публиковались регулярно: кн. XXXVII, XXXVIII, XLI, XLIII.
459
Строчка из стихотворения «О жизни, что прошла давно, / Бесследно канула на дно, / Не надо громко говорить...» с финалом про «Дочку нашу, / Цветок Наташу».
Снова возвращаюсь к Вашему любезному приглашению: Принимаю. Постараюсь угодить так, чтобы Вы остались вполне довольны и сам Юрасов носа не подточил. Дам отрывок из окончания «Оставь надежду», где
Тень надежды безнадежной Превращается в сиянье — [460]для меня, по крайней мере. Не хуже первого тома, а возможно, что и лучше. И действие происходит по эту сторону железного занавеса, так что никаких ошибок в быте. И действует все больше Вера, [461] а она уже, несмотря на превратности своей судьбы, сумела завоевать симпатию читателей. Отрывок вполне законченный. Приступаю к сизифово-титаническому труду адаптации его к «языку родных осин», так как он у меня написан по-французски. [462]
460
Из стихотворения «В шуме ветра, в детском плаче...», входящего сборник Г. И. «Розы».
461
Вера Назимова, героиня романа Одоевцевой «Оставь надежду навсегда».
462
Похоже, что первоначально писавшаяся по-французски «История ангелов» превратилась во французское окончание «Оставь надежду навсегда» (см. письма 10,42,44,47, 98).
Очень прошу Вас сейчас же написать мне, когда мне выслать его Вам так, чтобы ему не дожидаться слишком долго «увидеть свет». Я не Жоржа и на меня в смысле срока вполне положиться можно. Работаю я тоже, когда надо, с чрезвычайной быстротой. Так что, если Вы пожелаете, чтобы я выслала Вам отрывок не позже 1-го июля, [463] будет исполнено. Но все же, трудясь уже и сейчас над ним усердно, жду Вашего высочайшего разъяснения. Очень уже, как я имела честь Вам докладывать, у нас жарковатенько и я «истекаю клюквенным соком» [464] от чрезмерной спешки по отделке и переписке. Не примите за отлынивание. Всегда рада стараться Вам и себе на пользу, но с уверенностью, что стараюсь не зря.
463
Описка; очевидно, нужно «1 августа».
464
В пьесе Александра Блока «Балаганчик» (1906) Паяц «пронзительно кричит»: «Помогите! Истекаю клюквенным соком!».
«Где Вы теперь?», как некогда пел Вертинский [465] в столовке Мартьяныча [466] шоферам, а теперь поет московским сановникам. Итак, где Вы теперь? «В пролетах Сан-Франциско» [467] — т.е. в Нью-Йорке или уже в Вашем райском углу, где колибри летают под окнами? Желаю Вам хорошенько отдохнуть за любимой Вами «разводкой собак» от всяческих жизненных забот и невзгод.
Передайте, пожалуйста, мой нежнейший привет Ольге Андреевне.
465
Александр Николаевич Вертинский (1889-1957) — автор-исполнитель песен, актер, выступал с футуристами, с 1912 г. успешно снимался в нем кино, с 1916 г. стал известен как исполнитель песен (в гриме Пьеро), с 1920 г. в эмиграции, в Константинополе, затем в постоянных гастролях по Европе, в 1923-1925 гг. жил в Берлине, затем, до 1934 г., во Франции, где сблизился с Г. И., написав на его стихи несколько песен, из которых наиболее известна «Над розовым морем вставала луна...». Осенью 1934 г. уехал в США, откуда через год отправился в Китай, где в 1937 г. сотрудники советского посольства официально предложили ему вернуться в СССР, что он и сделал через несколько лет, в 1943 г. Одоевцева вспоминает начало песни Вертинского «Лиловый негр» (1916) «Где вы теперь, кто вам целует пальцы?..».
466
Столовка Мартьяныча — парижское заведение для русских эмигрантов «Мартьяныч», в 1950-е по адресу: 33 rue de Leningrad. «Snack-bar и магазин. Русская стойка», как писалось
467
Чуть переиначенный финал той же песни «Лиловый негр»: «Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско / Лиловый негр вам подает манто...».
«Мерси и до свидания».
Всегда Ваша Ирина Одоевцева.
Боюсь, что жара помешала мне достаточно ясно изобразить мои чувства и потому шлю Вам «оливу мира».
<Приписка на полях первой страницы:> Пишу лежа под пальмой — роскошь экзотики. Чувствую себя под «Чужим Небом». [468] В Париже лучше.
* Моя вина (лат.).
71. Георгий Иванов - Роману Гулю. 29 июля 1955. Йер.
468
«Чужое Небо» — сборник стихов Гумилева (1912).
29-VII-1955
«Beau-Sejour»
Дорогой Роман Борисович,
Несмотря на еще усилившуюся жару — отвечаю Вам почти сейчас же. Не скрою — с корыстной целью. Что Вы там не говорите насчет чемодана с рукописями и т. д. — из деревни Вы пишете куда очаровательней, чем из Нью-Йорка. Опять испытал «физическое наслаждение» и срочно отвечаю, чтобы поскорей опять испытать. То же самое, конечно, и Одоевцева, только как дама она свои физические чувства стыдливо скрывает (должно быть потому, что у ихнего брата — такие чувства более — от природы — интенсивны).
На стишок о Майами — хотел подрифмова<ть> в ответ, но пот течет, как ни отпиваюсь местным — чудным! — вином со льдом. Давление поднимается, но рифма нейдет.
Кстати, спасибо за заботу о моем давлении. Но мой случай не так прост. Сильные средства для меня прямой путь к кондрашке — мое давление надо не сбивать, а приспосабливать к организму. Чорт знает что. Я всегда говорю, что мироздание сочинил бездарный Достоевский — этакий доктор Беляев [469] , если читали.
469
Борис Никандрович Беляев, лит. псевдоним Щербинский (1880-1956) — доктор медицины, масон, прозаик. Г. И. был знаком с ним по «Числам», где Беляев печатался (Щербинский. «Драма на сеновале», 1930/31, кн. 4), а также по «Русскому дому» в Жуан-ле-Пене, где Беляев был врачом, ценимым в этом амплуа Буниным. Щербинский — автор романа «Post-scriptum» (Париж, 1938), его сочинениями якобы восторгался Бунин. 12 марта 1948 г. Адамович пишет Бунину: «От д-ра Беляева получил письмо с восторгами по поводу Ваших восторгов его сочинением» (И. А. Бунин. Новые материалы. Вып. I. М., 2004, с. 82).
Ну, опять скажу — «нос» у Вас на стихи первоклассный. Чтобы «не вдаваться в подробности»: Илиаду выбросьте целиком, нечего в ней заменять [470] . Из Трясогузки вон две первых строфы — тоже вон [471] . Дошлю одну или две новые — как выйдет. Насчет Нила я просто описался. Ваша гимназическая учеба совпадает с моей кадетской — я хотел написать «полноводный». Для всех стихов — напоминаю — необходима авторская корректура, пожалуйста, не забудьте и уважьте насчет этого. Но хотел бы к имеющимся теперь у Вас девяти стишкам дослать — по мистически-суеверным соображениям — еще три. То есть чтобы была порция в 12 [472] . Уж потесните чуточку Ваших графоманов. Тем более, что мой «Дневник» по взаимному дружескому уговору ведь печатается отдельно от прочих — привилегия, которую я очень ценю (и, пожалуй, все-таки, заслуживаю). Пришлю три маленьких и — по возможности — лирических.
470
Стихотворение Г. И. «Не верю раю, верю аду…».
471
Сначала имеется в виду, что нужно выкинуть первые две строфы, затем, что — все стихотворение «Мимозы солнечные ветки…», начинавшееся в черновом автографе строфой: «Вспорхнула птичка-трясогузка / Дохнула поздняя весна / И розы колыхнулись грустно / В прорезе узкого окна». Эта и следующая строфа из стихотворения удалены, но само стихотворение напечатано в «Новом журнале» (1955, кн. XLII).
472
В кн. XLII «Нового журнала» напечатаны 11 стихотворений «Дневника (1955)».
Как Вы теперь мой критик и судья, перед которым я, естественно, трепещу, в двух словах объясню, почему я шлю (и пишу) в «остроумном», как Вы выразились, роде. Видите ли, «музыка» становится все более и более невозможной. Я ли ею не пользовался и подчас хорошо. «Аппарат» при мне — за десять тысяч франков берусь в неделю написать точно такие же «Розы». Но как говорил один василеостровский немец, влюбленный в василеостровскую же панельную девочку, «мозно, мозно, только нельзя». Затрудняюсь более толково объяснить. Не хочу иссохнуть, как засох Ходасевич. Тем более не хочу расточать в слюне сахарную слизь какого-нибудь Смоленского [473] (пусть и «высшего», чем у него, качества). Для меня — по инстинкту — наступил период такой вот. Получается как когда — то средне, то получше. Если долбить в этом направлении — можно додолбиться до вспышки. Остальное — м. б. временно — дохлое место.
473
Владимир Алексеевич Смоленский (1901—1961) — поэт, с 1920 г. в эмиграции, в Тунисе; с 1923 г. жил в Париже.После первых же его публикаций в 1929 г. Г. И. отозвался о нем как о «новой восходящей звезде». Смоленский был избран председателем «Союза молодых поэтов и писателей». Как поэт развивался под влиянием Ходасевича и полагал себя его последователем. После войны сблизился с Г. И.