Герберт
Шрифт:
Как только дверь за ними закрылась, Герберт подбежал к окну и, ломая ногти, поднял вверх раму. Струя прохладного ночного воздуха выдула остатки посторонних запахов. Попутчик шмыгал носом, вновь устраиваясь на постели. Герберт же спать не мог, он включил ночник, выдвинул красный фильтр и под красным этим светом стал листать толстый иллюстрированный журнал, в котором была спрятана красивая жизнь: англичанки и американки подсаживались в роскошные лимузины к не менее роскошным спутникам, лица мужчин улыбались, женщины изображали приятное удивление. Герберту даже показалось, что авто срессорило и послышался мягкий щелчок замка, "ройсы"
– Скоро приедем.
– Попутчик Франц приподнялся на локте и заглянул в темноту за окном.
Герберт тоже поглядел в темноту и остался ею недоволен. Журнал перестал интересовать его.
– Франц!
– А, - откликнулся тот хриплым от сна голосом.
– Скажите, - продолжал Герберт, - а почему вы не дали мне карточек с голыми?
– А ты еще мал.
– Я сегодня уже спал с женщиной.
– Как это спал, с кем это спал?
– От полноты чувств попутчик даже приподнялся на подушке, рубаха его белела в полнейшей темноте. С натянутым на голову одеялом Герберт не мог видеть лица говорившего, но по звуку голоса понял, что попутчик взволнован.
– Ты спал со шведкой?
– Да, - ответил Герберт и не узнал своего голоса.
– Ты ее уговаривал?
– Нет.
– А как же все это вышло?
– Франц, я вам все расскажу, только несколько позже.
Поезд шел тихо-тихо, чавкали буфера, в окна прокрадывался рассвет. Герберт прильнул к окну и поразился совершенству окружившей его красоты. Обильная летняя флора тянулась вдоль железнодорожной насыпи, существуя как бы сама по себе. Тонкие сосны сначала редко, а потом все гуще и гуще охватывали подножия гор. Лес доходил до середины горы, вторая половина была голая, там росли редкие кусты, а на вершине, неровно свесившись вниз, лежал снег. Герберт встал и вышел в коридор, из которого открывалась панорама пологих зеленых холмов. Красноватая солнечная корона, скользящая по вершинам холмов, обозначила начало нового дня. Герберт постучал к проводнику и торжественно вручил ему взятый напрокат значок.
– Он помог мне понять мое предназначение.
– Герберт был в халате, нарисованные на нем драконы улыбались.
– Скоро Цюрих, - сообщил проводник.
– Ночью мы проезжали Рейн - это наша национальная гордость.
Это неверно, подумал Герберт, природа не может быть национальной гордостью, ею может быть только духовный потенциал общества. Вот я упал в развратную пропасть, да еще просил посмотреть карточки с голыми, мой духовный потенциал находится на весьма низком уровне и уж тем более никакой национальной гордости из себя представлять не может.
– Сегодня я видел горы, - сказал Герберт.
– Когда?
– спросил проводник.
– Не далее как час назад. Видимо, горы - тоже национальная гордость, - добавил он.
– У Швейцарии нет гордости, эта страна продается за
– Да, да, как это верно, - сочувственно пролепетал Герберт, - вы абсолютно правы, герр проводник.
На столе у проводника была разложена колбаса и куски вареного картофеля, на сложенной вчетверо "Фелькишер Беобахтер" стоял стакан с молоком. За окном пролетали предместья Цюриха, беспечные, как и сто лет назад.
– Швейцария - это свободная зона Германии, - сказал проводник, и эти его слова впечатались в сознание, как расплавленные капли воска в холодную руку.
Было утро. Герберт бездумно шел через состав - он соскучился по твердой земле. Для него поезд был пароходом, скользящим по синим волнам. Дойдя до купе, в котором помещалась соблазнившая его шведка, он без стука отворил дверь, но, увидев, что женщина спит, снова закрыл ее. В пустом ресторане Герберт купил пачку сигарет и выпил чашку крепкого кофе. Официант, присутствовавший при сборе денег на партию, усмехнулся - Герберт достал из кармана халата толстую пачку банкнот.
Вернувшись к себе, он увидел, что попутчик складывает вещи. И следа не осталось от той дружелюбности и благорасположенности, которая сближала их накануне. Он наблюдал за тем, как Франц аккуратно собирает образцы - так он называл принадлежности, с которыми общался по долгу профессии. На вокзале в Цюрихе поезд стоял двадцать минут. Прощаясь, Франц сказал: "Вы были не самым плохим попутчиком". Герберт помахал ему в окно. Он видел, как носильщик подхватил чемоданы Франца, и оба скрылись в павильоне вокзала.
Мысль позвонить в Берлин мелькнула неожиданно. Через витрину вокзала Герберт увидал телефонную будку. В павильоне под вывеской "Национальный банк" выстроилось несколько человек. Из кармана штанов он вытащил толстую пачку и стал ее пересчитывать, вокруг слышалась знакомая немецкая речь, только более мягкая и отчетливая.
Тоненькая телефонистка с глазами навыкате объяснила, что разговор может состояться в течение получаса, а до отправления поезда оставалось десять минут. Тем не менее он сделал заказ и оплатил три минуты. Берлин дали в тот момент, как прозвонил гонг и поезд тронулся.
– Я в Цюрихе!
– крикнул он в микрофон.
– Видимо, пробуду здесь какое-то время - секунд тридцать, - после этого двинусь дальше.
Бербель не отвечала, было слышно ее дыхание, но она молчала.
– Ты слышишь меня, Бербель?
– спросил он, но она по-прежнему молчала.
Она молчала, а поезд набирал скорость. Герберт повесил трубку и бросился за составом.
До Альтдорфа надо было ехать еще несколько часов. Позавтракал он в ресторане и, расплачиваясь, ощутил приятное тепло, идущее от плотной бумаги и незнакомого вида купюр. После завтрака ему мучительно захотелось спать, и он проспал до самого Альтдорфа, ни разу не проснувшись.
На городском вокзале через окно он увидел отца - на голове у того была зеленая охотничья шляпа c маленьким перышком. Саквояж Герберт не разбирал, поэтому только сунул туда халат и вышел на перрон. Отец медленно двинулся к нему; Герберт сделал навстречу несколько таких же нерешительных шагов и остановился. После некоторой паузы они так же медленно стали сходиться; дуэль взглядов была прекращена протянутой вперед рукою отца, они обнялись. У вокзала их ожидала красная спортивная машина, в которой сидел толстый шофер с пушистыми усами.