Германтов и унижение Палладио
Шрифт:
– «Шекспир и компания»?
– Откуда вы знаете?! – в один голос воскликнули Оксана и Вера.
– Я видел эту фотографию.
– Где?
– Во Львове, давным-давно, – посмотрел на Оксану Германтов, – на той фотографии есть ещё и тётка моя, театральная художница. После её смерти эта фотография у меня дома хранится.
– Мир тесен, – сказала Вера.
– И Диана состарилась так красиво…
– Жизнь Диане выпала фантастическая. В Петербурге, потом в Париже, знала всех поэтов, художников, потом при Муссолини столько лет старалась в тени держаться, и потом ещё –
– Мы ей помогали разношёрстный архив приводить в порядок, – Оксана наливала себе просекко.
– И что в архиве самое интересное? – спросил Германтов и тоже налил себе из кувшина полстакана просекко.
– Там нет ни картин, за которыми гоняются коллекционеры, ни модных всегда антикварных цацек, поэтому на торгах не будет шума и большой прессы. Самое главное в архиве – письмо Мандельштама, автографы Заболоцкого, есть ещё ворох каких-то прозаических густо исписанных страниц и много рисунков: эскизы Татлина, Бурлюка и знаменитые артисты в театральных костюмах…
– И наброски, подкрашенные акварелью, кажется, Юркуна, такие живые.
– И какие-то ноты с пометками.
– Кому адресовано письмо Мандельштама?
– Гильдебрандт?..
– Арбениной? – подсказал с вопросительной интонацией Германтов, а в висках застучало: не зашёл, чтобы расспросить об отце, не успел.
– Да, Гильдебрандт-Арбениной, она, кстати, поспособствовала пополнению архива, от неё Диане, как нам сама Диана рассказывала, какой-то амбал нежданно и нелегально привёз из Советского Союза в середине семидесятых гору бумаг и рисунков, целый мешок вывалил.
Заиграл-зазвонил телефон. Вера отошла в угол террасы, певуче заговорила по-итальянски.
– Я так волнуюсь за Веру Марковну, – Оксана положила себе на тарелочку микропирожное, – сердце всё опасней пошаливает, у неё столько переживаний…
Германтов смотрел вопросительно.
– Она тоскует, никак примириться не может с тем, что бросила аспирантуру и не стала защищать диссертацию, потеряла профессию. Мучила себя много лет, а сейчас ещё такой эмоциональный всплеск.
«Кругом виноват, – подумал Германтов, – кто же ещё?»
– Это Бруно, – сказала, подходя, Вера.
– Что в Гватемале?
– Пуск завода отложен, рядом с заводом случился оползень, и Бруно задержится на несколько дней.
– Что будет выпускать завод?
– Там супероборудование, станки запрограммированы на автоматическую разрезку и шлифовку мраморных плит.
– Но почему так далеко – в Гватемале?
– Заводы привязываются к редким, но перспективным месторождениям. В Гватемальских карьерах добываются редчайшие по декоративным свойствам сорта мрамора – с ониксом, с горным хрусталём.
– Найдутся заказчики для этих драгоценных облицовок?
– Красиво жить не запретишь! – сказала Оксана.
– Выпьем кофе? – спросила Вера.
Через час Германтов благодарил, откланивался.
Вера с Оксаной спустились по лестнице, проводили
– Сумку свою не забыли?
Коснувшись щекою его щеки, Вера напомнила:
– Встречаемся завтра в десять на пристани Giglio, я вам помашу с вапоретто, и вы взойдёте на борт. К одиннадцати, как вы и хотели, прибудем на место.
– А сейчас не заблудитесь, найдёте дорогу к гостинице? – смеялась Оксана. – Я бы вас проводила, если бы Вера Марковна меня не заставляла ассистировать ей при мытье посуды. Уже темнеет, а в Венеции, учтите, как в театре, когда люстру вырубают: внезапно падает ночь. Будьте осторожны, Юрий Михайлович, не ввяжитесь, не дай бог, в какую-нибудь тёмную историю.
– Я отлично ориентируюсь, не беспокойтесь.
Вера и Оксана, когда он оглянулся, помахали ему с террасы; поразился даже – как быстро взлетели они по лестницам.
Дворец, конечно, хорош, демонстративно хорош, но единственное, чему мог бы позавидовать Германтов, был дивный вид с террасы…
Впрочем, он повернул налево – купола-делла-Салуте оставались у него за спиной; он не хотел сразу, не отдышавшись после обеда, попасть в извечное оживление Сан-Марко. Стало прохладнее, сумерки ещё только ожидались, и он решил прогуляться к оконечности Кастелло, к садам, а затем уже, возвращаясь по набережной к Сан-Марко, насладиться закатом.
Лагуна зеркально разгладилась; он никак не мог отвлечься, глядел на водную гладь, но вспоминал Веру.
Не странно ли: после всех её колдовских откровений, которые немало его смутили и от которых нелегко было отрешиться, он вдруг захотел её поскорей увидеть. Только что попрощались, а захотелось ему приблизить завтрашнее утро, чтобы увидеть, как поворачивает она к нему голову, увидеть её полуоткрытый рот с ровными зубами, полуоткрытый, когда улыбка трогала её губы и… Представил, как загорелись её глаза: совсем узкими на мгновение, следовавшее за пристальным взглядом, делались её продолговатые азиатские, тёмные с золотом, словно по божественному мановению вырезанные глаза.
– Ну и жопа!
– Да, итальянки попадаются – закачаешься.
– Нет, наша, я её на Рублёвке встречал.
Миновав рассевшуюся за столиком кафе компанию соотечественников, среди которых был и сразу узнаваемый Кит Марусин, разливавший что-то крепкое по стаканам, Германтов было залюбовался бледной гладью лагуны и тут же поморщился – ему хотелось тишины, созерцательного покоя, он надеялся также на промельки новых мыслей, подстёгнутых впечатлениями от вполне загадочного – при всей обыденности своей – обеда, но тут с двухпалубного вапоретто, прибывшего, наверное, с Лидо, пахнуло вонью, жаром мотора… От кромки воды и гомонящей толчеи на пристани Arsenale он опять метнулся к стене фасадов.