Германтов и унижение Палладио
Шрифт:
Вот и долгожданный труп появился, осталось связаться с мединститутом столетней давности и телепортировать дефицитный труп в прошлый век; и чем не идея – переправлять трупы из наших дней, когда трупов в избытке, в вегетарианские эпохи, где… Перевёл дух?
Казаки и православные активисты-хоругвеносцы подбросили свиную голову к фасаду театра Европы на улице Рубинштейна, полиции пока не удалось…
Перевёл дух?
Совсем близко вспыхнул белым огнём софит.
Какой ещё сюжет мог быть выдуман для этого детектива?
– Сегодня вроде последнюю серию снимают.
– Последнюю?
– Да, так говорят.
Строка между тем бежала, ухватил за хвост убегавшую фразу: обострилась обстановка в Израиле на границе
До Германтова не сразу дошёл смысл, да и мало ли в Израиле офицеров-спецназовцев? Строка уже убежала за обрез экрана, и только тогда Германтов испытал укол какого-то уверенного в себе предчувствия: Игорь?! И ещё раньше, чем мысленно он произнёс имя, увидел на полу разбитый вдребезги синий венецианский бокал, увидел, как Катя сметала синие осколки в совок.
Игорь?
Оборвавшись, упало сердце.
И, растягивая мгновение, падало долго-долго.
Игорь – смертельно ранен?
Всё?
Всё кончено, он не может ничего изменить?
Короткое замыкание? Он ничего уже не соображал.
Но тут же – нет, нет! – вскричал внутренний голос, не желавший мириться со страшным интуитивным предположением, – тут же Германтов увидел, что пришло ему электронное письмо.
Юра, не волнуйся, – писал Игорь, – меня только тряхнуло и контузило взрывной волной, я в госпитале, но уже всё со мной хорошо, главное, что голова и руки-ноги целы, я сразу пишу тебе, так как неверная информация ушла на ленту новостей и могла тебе попасть на глаза…
Игорь, Игорь… Тёплая благодарная волна накрыла Германтова – о нём, о нём, едва очнувшись, сразу подумал Игорь! – и внезапный спазм рассосался?
Растроганному Германтову захотелось поскорее увидеть Игоря, обнять его, выросшего, мужественного кукушонка.
Вот бы сейчас, здесь, на набережной, обнять… Отправил Игорю нежное коротенькое письмо, написал, что ждёт его в Петербурге летом. Парили чайки, заведённо подпрыгивали гондолы.
Обнять – это было успокаивающее желание?
Вот теперь, подумал, после укола ложной тревоги, после письма Игоря, после своего ответа ему действительно можно было бы перевести дух.
И – куда там! – вспомнил, что сегодня день рождения Кати.
И опять столько наслоилось всего из разных времён: расслаивал, переслаивал; тихо-тихо плескала лагуна, и аритмично, со вскипаниями, плескала в гранитные ступени Нева… И тоже парили чайки.
По экрану отрешённо бежала строка: банкротство Банка Ватикана вызвало панику на мировых биржах, в Риме выстроились длинные очереди к банкоматам, угонщик самолёта на рейсе Аддис-Абеба – Женева угрожал стюардессе перочинным ножом, сомалийские пираты захватили сухогруз под панамским флагом, команда которого укомплектована российскими и украинскими моряками, корвет черноморского флота «Ладный», находившийся примерно в ста милях от места захвата, немедленно взял курс на… Гей-активист Марат Муртазов подал иск против актёра и священника-гомофоба Ивана Охлобыстина, гей-активист заявил при этом, что не верит в справедливость российского правосудия, но дойдёт, если надо будет, до Европейского суда по правам человека…
– Ладный-неладный гей-активист против ладного-неладного актёра-священника, – сбросив напряжение, расслабленно забормотал Германтов и тут же ощутил, что вся лабуда этих безостановочно бегущих строк его касалась – его, именно его.
Касалась, и строки будто бы изгибались и извивались, будто бы, как ядовитые лианы, уже оплетали-опутывали его.
Какие тонкие и крепкие плетения.
Повёл плечами, развёл локти.
Странное, но неустранимое,
Вернулся к пролистыванию и отлистыванию назад файлов.
Так, опять файл девятый: «Развёртывание временной параболы»; развёртывание – вниз?
Да, зацикленно повторял, вниз, вниз.
Так, так, философические свойства прогрессивно нисходящей параболы.
Файл одиннадцатый: «Слава и унижение как двойственная судьба Палладио?»
Файл двенадцатый, с исторической конкретикой: «Этапы посмертного восславления и унижения».
Стукнувшись бортом о пирс, причалил вапоретто.
Долистал файлы.
И строка побежала – бежала, бежала, но он с минуту не смотрел на экран: в Венеции завершается подготовка к аукциону Кристи, который… Убегала непрочитанная строка – смотрите специальную телепередачу об аукционе Кристи на нашем канале…
Вольман вздрогнул от глухого стука-толчка, но, повернув голову на звук, успокоился; мирно плескались поднятые причалившим вапоретто волны.
Успокоился?
Кучумов не выходил из головы: у Кучумова сеть рейдерских команд, сеть чистильщиков, нацеливающих киллеров, ко всему и Лубянка, управление 7-11, крышует его… Вольману почудилось, что и сейчас, на оживлённой набережной, всемогущий Кучумов следит за ним.
Повертел головой – слежки как будто не было.
Но!
Прогуливаясь, Вольман по профессиональной привычке своей опережать события – он словно приобрёл уже на аукционе спрятанный в «личных бумагах» текст – обмозговывал кое-какие детали информационной атаки. Он склонялся к тому, чтобы поручить атаку одному из пиарагентств, работавшему грубо, но эффективно. Вольман обратил внимание на этих агрессивных ребят, когда они по явному заказу как лужковской братии, не желавшей терять многомиллиардный налоговый куш, так и конкурентов Газпрома атаковали проект газпромовской высотки в Питере, на Охте, куда намеревался перебазироваться из Москвы газовый концерн. Атаковали, догадавшись запустить в сеть, прессу и на телевидение фальсифицированные фотоколлажи – высотка на них была примонтирована к петербургским архитектурным святыням так нагло и подавляюще, как если бы выстроена была не где-то там, вдали от исторического центра, за двумя поворотами Невы, а чуть ли не на Дворцовой площади. Да, грубая работа имела оглушительный успех, особенно среди крикливой демшизы: высотку завалили. Но с этими ушлыми ребятами Вольман намеревался встретиться по возвращении, а пока… Вольман слегка поморщился: всё-таки задачу он решал мелковатую, для него – мелковатую, хотя никак нельзя было ему отказаться от этого, с оттенком личной просьбы, с уважительным намёком на филологическое прошлое его предложения. И вот он уже выбрал из текста романа «Разночтения» – был вариант заголовка, «Разночтения в мышеловке», правда, автором перечёркнутый, – несколько небольших фрагментов для публикаций-анонсов в газетах и журналах-еженедельниках. Предварительно эти же фрагменты были отправлены в Петербург влиятельному скандальному литературному критику Топорову, который мог бы номинировать роман на премию «Национальный бестселлер».
Да, вспомнил Вольман, надо отыграть тему псевдонима, надо напустить загадочности.
Роман и впрямь был неплох, совсем неплох, во всяком случае, первое впечатление от его беглого прочтения было неверным… Чего стоила хотя бы сцена в расстрельном дворе петроградского Губчека: мороз по коже. Вольман перечитывал оцифрованный – введённый в карманную электронную читалку – роман в самолёте, когда после похорон мамы летел из Риги в Мюнхен: текст был энергично и точно написан, стилевая свежесть двадцатых годов как бы проливалась на оцепенелость тридцатых, репрессивных. Любопытно, очень любопытно, что скажет Топоров.