Герои Аустерлица
Шрифт:
— Отставить, поручик! Не нужно на дыбу. И прижигать не надо. Нам совсем без надобности, чтобы этот француз здесь сознание потерял. А вот дислокацию наполеоновских войск у него надобно выведать непременно и поскорее, — сказал я, войдя внутрь через открытую решетчатую дверь и осматриваясь в помещении.
Подземная тюрьма на этот раз была освещена гораздо лучше. Во всяком случае, в караульном помещении, устроенном перед входом в длинный коридор с тюремными камерами, горели не просто факелы, а масляные лампы. Они давали достаточно света, чтобы я смог хорошо осмотреть интерьер караулки, которая, как и тюрьма, давно уже не использовалась.
Посередине под арочным сводом подземной караульной комнаты стоял тяжелый дубовый стол с толстой столешницей, растрескавшейся от времени. Рядом с ним — длинные скамьи. По стенам — черная плесень. В углу в древнем камине, сложенном из грубо обтесанных камней, пылал огонь, перед которым на железной решетке жаровни, набитой раскаленными углями, лежали щипцы, заостренные прутья, крюки и прочие пыточные средневековые инструменты страшного вида, точного назначения которых я не знал, но не сомневался, что все они предназначены для причинения боли, как и деревянная дыба, расположенная рядом.
На отдельном табурете у стены сидел капитан Годэн. Его руки, скованные железными кандалами, прикрученными длинной цепью к массивному железному кольцу, вделанному в стену, имели весьма ограниченную свободу. Сам он выглядел еще более избитым, чем накануне. Синяя военная форма на нем вся была изодрана, а побитое лицо опухло еще больше. На растрескавшихся от побоев губах выступала кровь. Но голову француз по-прежнему держал гордо и глядел все так же нагло и с вызовом, несмотря на собственное бедственное положение.
Похоже, Федор Дорохов, который расположился на табурете напротив пленника, пока, на самом деле, мало чего от него добился. От самого Дорохова несло перегаром и чесноком. Глаза его покраснели, налившись кровью, а под ними залегли глубокие тени. Обе его руки и голова были перевязаны окровавленными тряпками, а лицо покрылось жесткой щетиной, отчего поручик выглядел ненамного лучше допрашиваемого. После вчерашнего чувствовал Федор себя, судя по его виду, совсем не лучшим образом.
Я подошел поближе и обратился на французском к Годэну:
— Отчего же вы, капитан, не желаете разговаривать с поручиком?
Пленник по-прежнему молчал, лишь взглянул на меня с ненавистью, попытавшись изобразить разбитыми и опухшими губами презрительную ухмылку. Я же продолжал говорить:
— Зря ухмыляетесь, капитан. Я пришел, чтобы попытаться облегчить вашу участь. Если не будете разговаривать с нами, то поручик впадет в ярость и запытает вас до смерти. Он слишком вспыльчив. Потому не желательно доводить этого человека до крайности. А еще он безумно храбр в бою и лично вчера вечером застрелил и зарубил больше десяти ваших солдат во время штурма этой крепости. И, уверяю вас, что он не остановится. Стоит мне лишь уйти отсюда ни с чем, как он подвесит вас на дыбу и начнет прижигать тело раскаленными железяками. Вы этого хотите?
— Пытать меня собираетесь? А где же ваша честь, князь? Разве так положено обходиться с пленным офицером? Жаль, что я не убил вас… — наконец пробормотал Годэн хоть что-то.
— Не убили, капитан, поскольку не смогли зарубить меня саблей. Если бы могли, то зарубили бы непременно. Я видел горячее желание моей смерти в ваших глазах во время нашего поединка. Потому не сомневаюсь в вашем искреннем желании убить меня. Но только не получилось у вас. В решительный момент вы пропустили мой удар в челюсть, которого
Годэн опять попытался ухмыльнуться, сказав:
— Вы провели подлый прием, признаю. Никогда бы не подумал, что русские князья способны бить кулаками, словно деревенские мужики.
— Мы еще и не такое умеем, — улыбнулся я. И добавил:
— Потому провоцировать нас не стоит. Давайте лучше просто побеседуем, как офицер с офицером. Меня интересуют сведения о дислокации французских подразделений в местности, прилегающей к замку Гельф. Я думаю, что вам понятны мои мотивы. На моем месте вы интересовались бы тем же самым.
— Вы хотите, чтобы я предал своих? Но я не имею такой привычки, — процедил пленник.
Пришлось заходить с другой стороны, и я сказал:
— Понимаю, что не желаете говорить об этом. Предателей никто не любит. Тогда я, пожалуй, начну с того, что просто запишу о вас формальные сведения.
Взяв со стола чистый лист бумаги и простой карандаш, приготовленные Дороховым для допроса, но еще никак не использованные, я начал спрашивать:
— Полное имя? Сколько вам лет? Откуда родом? Какого происхождения? Где учились? Как долго на службе?
Неохотно, но француз ответил:
— Жак Робер Годэн, 28 полных лет, родился в Париже, внебрачный сын графа Робера де Лакруа от его служанки Матильды Годэн, учился в Парижской военной школе. На службе в армии состою с двадцати лет.
Я записал эти сведения простым карандашом, грубо склеенным из двух деревянных дощечек, посередине которых находился толстый и прямоугольный в сечении грифель, потом сказал, строя из себя чванливого дворянина:
— Значит, вы графский бастард, а не совсем простолюдин, которых после вашей революции слишком много развелось среди французского офицерства. Что ж, тогда говорите адрес, куда мне, как человеку чести, нужно будет обязательно сообщить о вашей гибели. Поскольку, в случае, если вы не пожелаете сотрудничать, мне придется отдать приказ о том, чтобы вас просто расстреляли. И вы примете смерть, как подобает благородному человеку, достойно и без всяких пыток. Пожалуй, это все, что я смогу сделать для вас в такой ситуации, когда вы наотрез отказываетесь предоставлять нам сведения о расположении французских войск.
Дорохов посмотрел на меня удивленно, не понимая, с чего бы это я проявляю подобную гуманность.
А Годэн пробормотал с сарказмом:
— Ваше милосердие, князь, просто удивительное. А ваша благодарность не знает границ. Особенно, если учесть, что вас спас от смерти наш французский император собственной персоной.
Я возразил:
— А чем это вам мое милосердие не нравится? Я же даю свое слово дворянина, что вам предоставят быструю смерть, что никто не будет мучить вас перед этим, вздергивать на дыбу, ломать кости, прижигать кожу каленым железом, отрубать вам пальцы по одному, и делать с вами иные подобные мерзкие вещи, к которым, кстати, только что собирался прибегнуть наш поручик. И, если бы я вовремя не появился здесь, то он вас уже, наверняка, подвесил на дыбе и прижег каким-нибудь раскаленным железным прутиком.